Сергей Чернышев - Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн

Бытует лубочный миф, будто в кризисный момент общество может растолкать своего 'ночного сторожа' и перепоручить ему заботы о просевшей собственности со всеми проблемами в нагрузку. А когда всё закончится, государство скромно сдаст полномочия и удалится восвояси. И снова станет всё как встарь. Много ли вы знаете таких войн? Много ли таких государств?

Историкам известно, что именно война нажимает на спусковой крючок новизны. Кризис – мощный генератор институтов, стандартов, инструментов. И в первое мирное утро выясняется: многие из новаций не спешат демобилизоваться. Больше того, именно те, что остались, и определяют лицо нового мира. Это касается не только систем вооружений, но и систем управления – таких, как PERT (Program Evaluation and Review Technique), и новых институтов – таких, как РЭНД и ЦРУ. Война – время стратегов, в подлинном (греческом) смысле слова.

Но не только институты, не только стандарты – рождаются новые ценности, смыслы, герои. И это не гимн милитаризму. Сказал же Пушкин: 'Есть упоение в бою!'

Какие перемены несёт нынешний кризис? Каким будет лицо нового мира 'в шесть часов вечера после войны'? Кризис приоткрывает возможность судить без гнева и пристрастия о том, что ещё вчера вовсе не подлежало именованию.

Верните функцию быку

Вот стандартная логика кризиса.

Один из институтов общества оказывается неспособен справиться с новым качеством и масштабом проблем. Тогда другой начинает его страховать, подменять, протезировать. Оплошавший институт отводится в тыловой госпиталь – на модернизацию, обновление институциональных стандартов деятельности, создание новых её инструментов взамен тех, что не сработали.

Когда кризис проходит, обновлённому институту целесообразно вернуть его функции – по известному анекдоту про быка, у которого получается лучше. После чего он резко стартует, уходит в отрыв, и вскоре выясняется, что новый темп перемен предъявляет трудновыполнимые требования уже к старому институту-спасителю. Цикл воспроизводится.

Либо, в случае неудачи реформ, временное институциональное замещение закрепляется как постоянная патология общества, что ведёт к более глубокому кризису.

Государство последних надежд

Нащупаем каркас этой логики в теле проблемы, которая, казалось бы, у всех перед носом: безотлагательный перезапуск 'системообразующих' предприятий, остановившихся по причине отсутствия денег.

Почти все 'дойные коровы' из номенклатурного стратегического списка ныне в долгах как в шелках. Сначала набрали кредитов на Западе – там легко бралось. В последнее время, когда стало припекать, кинулись к банкам отечественным, аврально назанимали у них. Теперь последним источником финансовых надежд оказалось государство. Поочерёдно оно примеряет одежды коммерческого банка, инвестиционного комитета, управляющей компании фонда private equity. В этом контексте, кстати, новой гранью оборачивается другой нестареющий миф – о первородной порочности государства как инвестора.

Картина у всех тем же маслом. Просел спрос, предприятие не может продать то, что производит, работает на склад; ему не хватает выручки, чтобы купить сырьё, материалы, условия производства, и в силу этого оно обречено остановиться. Вслед за ним, как трамваи на линии, останавливаются поставщики, для которых оно выступало узлом спроса на их продукцию и услуги. Паралич распространяется по всей длинной цепочке поставщиков и потребителей: от тех, кто присваивает вещество и энергию непосредственно из природных ресурсов – до производителей товаров конечного спроса: пищи, одежды, жилья, тепла и света, транспортных услуг.

Три спасения 'реального сектора'

Собственно, пока кризисными менеджерами государства было выдвинуто три идеи спасения 'реального сектора'. Первая уже испустила дух, вторая под капельницей, третья ещё трепыхается.

Первая – раздать деньги из стабфонда банкам с поручением интенсивнее кредитовать 'реальный сектор'. Но банки – такие же предприятия на грани остановки, как и все прочие жертвы кризиса. К ним на вход перестаёт поступать 'сырьё и энергия' в виде платежей по ранее выданным кредитам. А на выходе рухнул спрос на их продукт: банки вынуждены предлагать новые кредиты на таких условиях, что никто их не в силах взять. И здесь от них мало что зависит: деятельность банков определяется жёсткими процедурами, которые не предусматривают антикризисную раздачу денег. Процентные ставки тоже устанавливаются не произвольно, а на основе ставки рефинансирования Центробанка и с учётом растущих рисков невозврата, которые они считают, как учили. Наивно ждать, что они кинутся помогать другим вместо того, чтобы решать свои нарастающие проблемы.

Вторая идея – целенаправленно оказать государственную поддержку системообразующим предприятиям из стратегического списка. Но едва начав копаться в их проблемах, министерские антикризисные штабы и стабилизационные комиссии безнадёжно вязнут в непрояснённых отношениях собственности. Ведущий выколдовывает маршрут между интересами закулисных стейкхолдеров и оффшорных бенефициаров, уворачиваясь от неполиткорректного вопроса: чьё? Тем временем разбирательство с бедами производства вскрывает сюжет по Борхесу: сад расходящихся тропок к поставщикам-потребителям, оказавшимся на мели. Державный формат 'слушали-постановили' тут уместен как носорог в часовой мастерской.

Отсюда вырастает третья, самая продвинутая антикризисная идея: не вникая (как всегда) в содержание, единым махом оживить все производственные цепочки, спонсируя падающий конечный спрос или подкрепляя его государственными закупками.

На светофоре конечного спроса

Представим идеальную картину, о которой производители, казалось бы, могут только мечтать: государство ухитряется заместить своими закупками весь конечный спрос на 100 %. Скупает все пищевые продукты, одежду и обувь – и дарит обедневшим покупателям. Возрождённые шинные заводы продают всю резину министерству энергетики, во дворе которого чиновники заботливо раздают её водителям.

Приведёт ли это к желаемому эффекту? Увы. Трансакционные издержки имеющихся институтов обмена сожрут бюджет без остатка.

Существует известный всем водителям 'эффект светофорной очереди' . Если светофор спроса переключился на красный, останавливается не только конечный производитель, но и вся цепочка поставщиков. В момент, когда загорается зелёный, было бы идеально, если бы все водители тронулись как один. В реальности же возникает растяжка очереди: почти все ориентируются не на светофор, а на багажник впереди стоящего авто, кто-то из водителей зазевался, кто-то рванул чересчур, но налетел на тормозящего спереди… Растяжка приводит к тому, что на зелёный реально успевает проехать машин в несколько раз меньше, чем если бы они были вагончиками одного поезда.