Федерико Гарсиа Лорка. Стихи

Не потому ли так весел

смех его тысячеротый.

Спелый гранат - это сердце,

что над посевом стучится,

и, зная, как оно гордо,

не поклюет его птица.

Как человечье, снаружи

оно кожурою жестко.

Но только пронзи - и брызнет

весенней зари полоска.

Гранат - сокровище гнома,

того, что вел разговоры

с девочкой Розой, блуждавшей

в чаще дремучего бора.

Того, что в яркой одежке

и с бородой серебристой.

До сей поры еше прячут

это сокровище листья.

Сколько рубинов и перлов

в кубке янтарном таится!

В колосе - хлеб наш. В нем слава

жизни и смерти Христовой.

Символ терпенья в маслине

и постоянства людского.

Яблоко - завязь соблазна,

плод, пробудивший земное,

капелька времени она,

связанная с сатаною.

Плачет цветок оскверненный

в сочном ядре апельсина;

пламенным золотом стал он,

белый в былом и невинный.

Распутством пьяного лета

рожден виноград мясистый,

но церковь благословеньем

хмельной его сок очистит.

Каштаны - очаг вечерний,

поленьев треск, запах дыма

и память о чем-то давнем,

как кроткие пилигримы.

Желуди - детская сказка,

что в сердце навеки хранима.

Айва золотится кожей,

как чистота и здоровье.

Гранат же - небесный кубок,

полный священною кровью.

То кровь земли,чье тело

ручей иглой своей ранил.

То кровь голубого ветра,

ободранного горами.

Кровь моря под острым килем,

реки - под напором весел.

Гранат - предыстория крови,

той, что в себе мы носим.

Замысел крови, вмещенной

в шар, терпковатый и крепкий.

Наш череп и наше сердце

напоминает он лепкой.

O спелый гранат, горящий

среди зеленой прохлады,

плоть от Венериной плоти,

смех многошумного сада.

Для мотыльков ты солнце,

застрявшее в предвечерье,

в червей же вселяешь ужас -

обжечься боятся черви.

Ты лоно плодов грядущих,

ты светоч жизни, планета

в небе ручья, цветущем

красками позднего лета,

вместилище неутолимой

страсти земного света.

ПОЛЕ

У неба пепельный цвет,

а у деревьев - белый,

черные,черные угли -

жнивье сгорело.

Покрыта засохшей кровью

рана заката,

бумага бесцветная гор

скомкана, смята.

Прячется серая пыль

в овраг придорожный,

ручьи помутнели, а заводи

уснули тревожно.

Колокольчики стада

звенят несмело,

водокачка застыла

и онемела.

У неба пепельный цвет,

а у деревьев - белый.

БАЛЛАДА МОРСКОЙ ВОДЫ

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы...

- Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Юноша с темной кровью,

что в ней шумит не смолкая?

- Это вода, сеньор мой,

вода морская.

- Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

- Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Сердце, скажи мне, сердце, -

откуда горечь такая?

- Слишком горька, сеньор мой,

вода морская...

А море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

ДЕРЕВЬЯ

Деревья,

на землю из сини небес

пали вы стрелами грозными.

Кем же были пославшие вас исполины?

Может быть, звездами?

божьего взора

и страсти горней.

Деревья,

сердце мое в земле

узнают ли ваши суровые корни?

ЛУНА И СМЕРТЬ

Зубы кости слоновой

у луны ущербленной.

О, канун умиранья!

Ни былинки зеленой,

опустелые гнезда,

пересохшие русла...

Умирать под луною

так старо и так грустно!

Донья Смерть ковыляет

мимо ивы плакучей

с вереницей иллюзий -

престарелых попутчиц.

И как злая колдунья

из предания злого,

продает она краски -

восковую с лиловой.

А луна этой ночью,

как на горе, ослепла -

и купила у Смерти

краску бури и пепла.

И поставил я в сердце

с невеселою шуткой

балаган без актеров

на ярмарке жуткой.

МАДРИГАЛ

Твои глаза я увидел

в детстве далеком и милом.

Прикасались ко мне твои руки.

Ты мне поцелуй подарила.

(Все тот же ритм часы отбивают,

все те же звезды в небе сияют.)

И сердце мое раскрылось,

словно цветок под лучами,

и лепестки дышали

нежностью и мечтами.

(Все тот же ритм часы отбивают,

все те же звезды в небе сияют.)

А после я горько плакал,

как принц из сказки забытой,

когда во время турнира

ушла от него Эстрельита.

(Все тот же ритм часы отбивают,

все те же звезды в небе сияют.)

И вот мы теперь в разлуке.

Вдали от тебя тоскуя,

не вижу я рук твоих нежных

и глаз твоих прелесть живую,

и только на лбу остался

мотылек твоего поцелуя.

(Все тот же ритм часы отбивают,

все те же звезды в небе сияют.)

КОЛОСЬЯ

Пшеница отдалась на милость смерти,

уже серпы колосья режут.

Склоняет тополь голову в беседе

с душою ветра, легкой, свежей.

Пшеница хочет одного: молчанья.

На солнце отвердев, она вздыхает

по той стихийной широте, в которой

мечты разбуженные обитают.

А день,

от света и звучанья спелый,

на голубые горы отступает.

Какой таинственною мыслью

колосья заняты до боли?

И что за ритм мечтательной печали

волнует поле?..

На старых птиц похожие колосья

взлететь не могут.

В их головках стройных

из золота литого мозг,

черты лица спокойны.

Все думают о том же,

размышляя

над тайною, глубокой и тяжелой.

Живое золото берут из почвы,

и жар лучей, как солнечные челы,

сосут и одеваются лучами,

чтоб стать душой муки веселой.

Вы наполняете меня, колосья,

веселою печалью!

Придя из дальней глубины веков,

вы в Библии звучали;

согласным хором лир звените вы,

когда вас тишиной коснутся дали.

Растете вы, чтоб накормить людей.

А ирисы и маргаритки в поле

рождаются всему наперекор.

Вы - золотые мумии в неволе.

Лесной цветок рождается для сна,

для жизни умереть - вот ваша доля.

РАЗДУМЬЯ ПОД ДОЖДЕМ

Ливень ласки и грусти прошумел в захолустье,

дрожь вселил на прощанье в садовые листья.

Эта почва сырая пахнет руслом покоя,

сердце мне затопляя нездешней тоскою.

На немом окоеме рвутся плотные тучи.

Кто-то капли вонзает в дремотную заводь,

кругло-светлые жемчуги всплесков бросает.

Огоньки, чья наивность в дрожи вод угасает.

Грусть мою потрясает грусть вечернего сада.

Однозвучная нежность переполнила воздух.

Неужели, господь, мои муки исчезнут,

как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?

Это звездное эхо, что хранится в предсердье,

станет светом, который мне поможет разбиться.

И душа пробудится в чистом виде - от смерти?

И все, что в мыслях творится, - в темноте растворится?

О, затих, как счастливый, сад под негой дождливой!