Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

Так было прежде: и тогда, когда здесь вот, за елью со вскинутым суком, принял он посвященье в охотники, умыв руки кровью первой подстреленной жертвы (восторженной лани, подрубленной пулей прямо в прыжке и взиравшей на него изумленно из своих стекленеющих быстрой, заботливой смертью каких-то косивших, чуть заячьих глаз); и тогда, когда он и Хамыц сменили ружья на луки и стрелы, погружаясь во время все глубже назад и теряя в томлении дней ощущенье всамделишности происходящего; и тогда, когда он в нем, во времени, окончательно заплутал и решил уйти от него и себя в искупленье греха, что вдруг стал принадлежностью чьей-то другой и надломленной жизни, — того, кем он был, совершая убийство, но совсем не того, кем он сделался здесь, у реки; и тогда, когда выжил и понял, что жизнь победила его, сделавшись чудом, которое он ограждал от нашествия всяких сомнений, чтобы позже, значительно позже, обрести как в награду любовь, испытать унижение собственной подлостью и вместо расплаты получить громаду из счастья, облекавшего их и весь добрый, покладистый мир мириадами тонких созвучий, от которых плодилась сияньем душа...

Теперь всё не то что ушло, а как-то скудело цветами и тенью, словно лес перестал быть соперником, другом или судьей, река перестала быть откровением, а склепы и солнце — границей отсчета, залогом духовных расплат и видящим все алтарем. Казалось, еще немного — и они совершенно уступят людям свою первозданную роль. Роль творцов, созидателей, судей и сторожей, допустив их туда, куда им не стоит входить, ведь ворваться туда означало лишиться почтения к лесу, склепам, реке, перенесшим увечье горам, их легенде, ожиданью возмездия, солнцу и даже к судьбе. Тотразу туда не хотелось. Но что-то как будто влекло и его в ощущении новой свободы, отменявшей богов и молитвы, память, сомненья, тревогу за завтрашний день. Как знать, возможно они заслужили тот смелый покой, что помог им проститься с ненужным надрывом и страхом, проверявшим на прочность их волю всякий раз, как они устремлялись в отчаянный спор с давнишним проклятием места, сея здесь первый стон, первый выстрел, первый камень под стены, первый стебель ростка и первую жизнь.

Возможно, так оно было им суждено, хотя разом поверить в это было сложно (слишком все делалось просто, легко, чересчур как бы прямо, а так, Тотраз знал, не бывает нигде), однако не верить было еще тяжелей, ибо свидетельств тому находилось огромное множество: стоило что-то задумать — и оно получалось. Сбывались, казалось, любые надежды: урожай, рожденье детей, их здоровье, душевная близость жены, невозвратность беды, одиночества, грусти, меткость выстрела, стойкий дух забродившей земли, перламутр волны перед ливнем, твердость свежих мозолей, счастливое ржанье коня перед тем, как он пустится вскачь, уползающий шелест змеи из-под ног, голосистость ущелья, — всего этого было в избытке, так чего же желать?..

Тура выследил он у скалы. Тот был очень хитер: в прошлый раз он завел его в чащу, увлек через толстый ручей, потерялся в овраге, накропал там следы, вдруг вновь вынырнул у горбатого бока горы, подождал, пока человек взберется на выступ, и, тряхнув, ободряя, рогами, поскакал по козьей тропе, вынуждая Тотра-за спешить, оступаясь рискованно шагом над растущим обрывом внизу. Скала была почти неприступна, но лишь для новичка. Тотраз ее знал хорошо. Чтобы подняться по ней, надо было дважды свернуть с тропы и вскарабкаться скользким склоном на один ярус вверх, где тропа становилась чуть шире и тверже. На это ушел целый час, в течение которого он несколько раз подмечал, как тур с ним играет, оставляя на острых камнях седину плотной шерсти и роняя дробное эхо копыт в двух десятках шагов впереди. Будто хотел показать человеку, что не боится его ну ничуть... Раззадоренный этой забавой, Тотраз ощущал, что они почти подружились — лишь затем, чтобы встретиться вновь у вершины на крошечном пятачке и уж там и решить, кто из них оказался ловчее. Несмотря на усталость, он был весел и жаден, как опытный волк, долгий день копивший в сердце прыжок, до которого было теперь совсем близко.

Но когда они там оказались, все вышло не так, как за них загадал человек: тур действительно ждал у обрыва и, завидев Тотраза, призывно заблеял, однако охотник, для верности легши себе на живот, все не мог хорошенько прицелиться, сбитый с толку лучом, звеневшим в глазах, отражаясь от блеска ствола. Понимая, что солнце вот-вот ослепит, он нажал на курок, однако взамен не услышал тупого удара, заключив, что промазал. Полоснув по ущелью раскатом, выстрел тут же рассыпался в прах. Тур не шелохнулся. Передернув затвор впопыхах и надвинув шапку пониже, Тотраз попытал удачу опять, но, едва он прицелился снова, тур исчез, оставив глазам человека лицезреть лишь выщерб скалы. Было слышно, как он катится вниз по скале, стуча по камням рогами.

Подбежав к краю обрыва, Тотраз увидал строптивца-козла в двухстах шагах от себя. Тот мирно пощипывал травку, точно знал, что теперь человеку в него не попасть. Тотраз и не стал расходовать порох, рассудив, что негоже превращать неудачу в досаду на глазах у того, кто сегодня тебя одолел. Это особенно привлекало в охоте: способность признать за животным хитрость, ум и готовность к проделке. Так рождался азарт, в сравнении с которым цель добыть пропитание выстрелом казалась скучной рутиной, поддаваться которой означало безбожно обкрадывать лес — и себя — на ощущенье достоинства.

Но и сегодня, едва охотник убедился, что тур опять его ждет, все повторилось отнюдь не так, как видел Тотраз всю неделю в своем разгоряченном воображении. Стоило им подняться по тропе к пятачку на скале, а потом застыть там друг против друга, как он понял вдруг, что козел отказался от схватки и утомительные минуты погони были всего лишь притворством, прикрытием, за которым был спрятан некий важный и целостный смысл. Угадать его сразу Тотраз не сумел. Тур глядел на него в упор, словно за что-то его укоряя, за что-то даже мстя — упрямым своим недвижением, каким-то глубоким презрением, исходившим от всей его позы. И даже когда человек осторожно прицелился, тур лишь боднул рогом воздушную рябь и направился прямо к нему. От неожиданности Тотраз сплоховал: пуля чиркнула по рогам с неприятным, жалобным звуком, животное покачнулось, но смогло устоять на ногах. Пока охотник перезаряжал заевшее вдруг ружье, тур мог успеть дважды скрыться, но отчего-то не захотел, вместо этого еще больше приблизился к человеку. Тотраз не сводил с него беспокойных, растерянных глаз. Он уже различал на рогах след пули, похожий на расщеп витой ветки граба. Выстрелив вторично, увидел, как тур вскинулся, нырнул мордой вниз и упал, оставшись лежать без движения — так же точно, как до того стоял у обрыва, словно поменял отвесность пространства на более надежную равнинность земли. Из маленького отверстия в белой шерсти сочилась струйка крови. Кабы не она, было б непросто поверить, что тур в самом деле убит, — настолько странной казалась его стремительная смерть, не успевшая отметиться ни глотком последнего вдоха, ни агонией подогнутых копыт.