Черчесов А.Г. - Венок на могилу ветра - 2000

А потому, присматриваясь к ней и пытаясь постичь ее силу, Цоцко все чаще утыкался пристальным взглядом в неискренний сумрачный остров посреди Проклятой реки, знавший больше о смерти, чем любой из гробов и погостов: кладбище помнит лишь то, что подносят к могильным камням в своих душах и мыслях живые. Что касается Голого острова — смерть в нем давно не копилась , а просто жила , предоставленная себе самой на три длинных века, в течение которых никто к ней туда не заглядывал, разве что краешек солнца да ветер, но у тех и подавно ему не дознаться подсказки.

Сам отправиться к склепам Цоцко, понятно, не мог. Был для того Казгери: толковый парнишка, хоть, конечно, изрядный подлец...

Цоцко не спускал с него глаз: «Когда что-то найдет, я увижу. Не такой он мастак, чтобы спрятать секрет от меня».

Ждал он долго. Порой Казгери приносил под бешметом какую-то дрянь: пожелтелые кости, обрывок шнурка, черепок от разбитой посуды, паутинку истлевших волос, огрызок монеты, обмылок поблекшего Бога с деревянного образка, острый клык серебра, наконечники стрел, превращавшихся в рыжую крошку, стоило их чуть-чуть потереть, прах сухой, непонятной земли, треугольник слоистой лопаты, треснувший жезл ее черенка, кармашек бесчувственной кожи от чьей-то обувки, осколок кинжала, беспорядочность нищенской утвари, — все это были следы ни о чем, отпечатки скучающих мыслей, потому что их, вещи, все до одной можно было собрать из нетрудных догадок о том, что там есть, в этих склепах, даже если ты в них не бывал.

Так что Цоцко было рано пока выдавать ему свой интерес: Казгери ничего не нашел из того, что было ему любопытно. По правде, эта затея начинала его угнетать, несмотря на забавность им сделанных как бы по ходу открытий: о том, например, что племянник его намеренно лгал, доставляя им с Голого острова обвислые плети гадюк, потому что тварей этих там почти не водилось. Вычислить то, конечно, можно было и раньше — откуда, скажите на милость, в камнях вдруг такое количество змей?.. Цоцко тогда не сподобился: если в голову и пришло что-то вроде сомнения, то почти тут же угасло — не до того. Но теперь, едва он приладил друг к другу концами два поступка племянника, повторявшихся кряду много недель, едва убедился, что те пришлись впору, сложились, — тут же все прояснилось: Казгери никогда не ходил к островку без того, чтобы прежде не отправиться к камышам у излучины, где гадюк да ужей было пруд пруди. Выходит, он просто отпугивал тех, кто мотался за ним словно хвост и кого ему с его кривыми ножищами обогнать было раз плюнуть, но вот надолго избавиться — для того нужно было еще плутовство. Выходит, он лишь выигрывал время — не только на то, чтобы раньше других одолеть бурный брод и прикинуться, что успел, едва взойдя на свой остров, опознать змею на камнях, изловчиться ее разозлить, быстро с нею расправиться и нанизать в доказательство червяком на гвоздатую палку, — а на то еще, чтобы внушить им страх ходить сюда в одиночку и задерживаться здесь дотемна. Так он выигрывал время вдвойне. Вопрос был в том, на что ему это время понадобилось?..

Узнать про тайник племянника Цоцко большого труда не составило: он мог быть лишь там. куда бы никто не явился с намерением копать даже по прихоти случая. Он мог быть там, куда Казгери убегал почти каждый день и в любую погоду, но куда добирался не напрямик, а — в обход, чтоб запутать тем самым любого, кто пожелал бы пойти за ним следом. Тайник хранился там, где только и могла найти приют жадность лукавого малого, которую ему, когда очень уж занеймется, можно было проверить, обгладить руками и неторопливо пересчитать что в снег, что в слякоть, что в дождь. Стало быть, тайник был где-то поблизости и явно не на вершине горы и, конечно, не в пределах их дома, двора иль надела, а где-то совсем-совсем рядом от них, в удобном соседстве — как от его, Казгери, веселых, покладистых снов, так и от всеобщего их неведения. А потому тайник Казгери стоило искать у тех, кто ничего о нем не подозревал, — но таких было ровно столько, сколько всего и жило в ауле, за вычетом одного, того самого, кто, не выходя из собственных стен, шел по пятам, чаще — ночью, когда спит весь дом, похожий на парус, поймавший ветра покоренного времени. Помимо Цоцко, вычитался и сам этот дом (еще бы: слишком рискованно даже для Казгери делать ставку на неведение тех, кто восполнял его своей недоверчивостью), вычитались и те, чьи дома не могли спрятать собственной тени от следящих за ними окон чужаков, вычитался и тот, кто был одинок (резче слух, подозрительней взгляд), — оставались Тотраз и жена его, Софья. И поскольку их дом стоял на холме, обернув свои окна на юг, значит, он, Казгери, мог подкрасться к ним только лишь с севера, проторив к его стенам дорожку по крутой каменистости склона, который был виден лишь сверху, с холма, да и то, если пройти вокруг дома, что, в свой черед, никому из них было не нужно, а приняв во внимание любопытство растущих детей — так еще и опасно, особенно по зиме, и потому, едва сыну Тотраза исполнился год с небольшим, отец его выложил по обоим бокам от стены корявый забор, заперев таким образом наглухо двор и уняв свое беспокойство.

Да, тайник мог быть спрятан лишь там, у стены. Оставалось проверить. Однако Цоцко не спешил: он читал по глазам Каз-гери точно так же почти, как по свежепримятой траве, лесным звукам, ветру и звездам на небе. Лишь спустя месяцы (да и то — не с сомненья, а как бы от нечего делать) он впервые пробрался туда, где давным-давно побывал — и не раз — своим расторопным чутьем. Простучав едва слышно все камни, он нащупал пустотный провал, отворил его, сдвинув валун, и увидел тщедушные признаки смерти — не признания ее, а слепые следы. Казгери ничего не заметил. Наивный, он думал припрятать все то, что его возбуждало, как тайна. Цоцко понимал, что тайна — ничто, пока на подмогу к ней не явятся хитрость и опыт. И если хитрости его племяннику было не занимать (ее в нем хватало даже в избытке), то вот должного опыта он еще не скопил. Будь иначе, он знал бы, что хорошая тайна — не та, что может быть спрятана в яму, а та лишь, которую ты навсегда схоронил у себя в голове.

Год за годом он ждал. И однажды дождался. Казгери вернулся от склепов другим. Ему было непросто унять свои руки, по которым Цоцко постигал его каждый успех. Впервые дело продвинулось только тогда, когда под ногтями племянника он стал подмечать ободки серой грязи. Значит, тот проник внутрь и что-то копал, но покамест вгрызался не в грунт, а по-прежнему в камни. Постепенно грязь меняла свой цвет, становясь все темней, откровенней, будто ближе к земле. Проверяя почти каждый день его глупый тайник, Цоцко убеждался, что там ничего не прибавилось. Вместе с тем Казгери становился рассеянней, злее, больше бегал и больше спешил, торопясь поскорее разделаться с тем, что ему поручали по дому. Вскоре грязь под ногтями стала просто землей, и Цоцко посчитал про себя, что теперь уж недолго...