1984

-Ты здесь давно?- спросил он неожиданно по-русски.- С пяти? Райку Гамал здесь не видел? Не приходила она к старшей?

-Н-нет,- протянул я, очень удивлённый.- Она же с вами вчера утром ушла, точнее уехала, и больше...

-Ладно, меня здесь не было,- кандидат наук, слегка опустив голову, быстро исчез из отделения. Я пожал плечами - похоже, Гамал и Мельник поссорились, и не смог не улыбнуться. Медленно и торжественно вынул из кармана халата её - ватку, с жирной точкой крови- раиной крови, понюхал, осторожно коснулся губами, спрятал в пустой пластиковый пакет.

Потом была текучка- назначения, капельницы, отгибка краёв врезавшихся гипсов, ответы каким-то родственниками больных, где же здесь можно взять костыли, утку или судно. Потом привезли переломы обеих бёдер у мужчины 35 лет- бедняга был сбит "Камазом" при переходе улицы в неположенном месте. Его привезли в пустующую шоковую и уложили на систему вытяжения; долго крутились оба дежурных врача- Мазепа и Мельник, пришли анестезиолог с анестезисткой. Больной был без сознания, с крайне низким давлением, и требовал неусыпного внимания; мы с Ларисой Павловной, бросив всех остальных, то и дело куда-то бегали- то за кровяной плазмой, то за альвезином, то за какими-то особыми блочками, то за особыми стойками- приподнять ножной конец кровати, то за ещё чем-то. Наконец, часа через два "интенсивной терапии" поступившего "упаковали", уложив как следует, прояснив сознание, подняв давление до приемлимых цифр и получив первые порции светлой мочи. Включили многочисленные мониторы, и около больного осталась дежурить анестезистка.

После этого, уже около 23.00, мы с Ларисой Павловной поужинали. Этот раз, имея сигареты и кое-какие магазинные продукты, я не чувствовал себя нахлебником. Я сильно налегал на бутерброды с колбасой, маслом и сыром, отхлёбывая порядочный кусок кофе. Журавель сидела нахохлившись, в своей обычной манере, с ногами на стуле и курила в потолок. Стопы её были узкие и длинные, с сильно выраженным венозным рисунком- как бывает у тех, кому много времени приходится проводить стоя, с узловатыми пальцами и некрашеными ногтями. К еде она совсем не притронулась. Мы не обменялись почти ни словом-то ли устали, то ли говорить не о чем было.

Оживил обстановку Мазепа, заявившись на "вогник"[4] с кожаным портфелем.

-Эгей, быкы, чогож вы всталы?- провозгласил он, начиная открывать портфель.-Называется: "а дощ идэ, идэ, идэ а мэни так хочется тэбэ"! Дэсять хвилын смеха заменяют стакан сметаны. Молодёжь? А ну налетай, поужинаем!

Из портфеля он достал по огромному куску рыбного и мясного балыка в промасленной бумаге, источающие неописуемый запах, и бутылку армянского коньяка с пятью звёздами.- Жить, як кажеть Георгий Вицин, хорошо, а хорошо жить- ещё лучше,- Мазепа сноровисто нарезал балыки и одним движением большого пальца открыл обе пробки коньячной бутылки.

-Будешь?- спросил он у меня.- Ларка, я знаю, алкоголь на дух не переносит, и за один такий вопрос може по морде съездить. А рука у неё- атаманская. Ни, не пьёшь ще, Санчо? Може, правильно- поки молодой, не об этом думать надо. Это уже когда тоби сороковка за горбом повисне, то можно. У мэру, конечно.

-А вообще у нас- хозяин-барин. Дэмократия- никто никого не заставляе, но учти, Санчо- нэ за горами Ноябрьские, и тэбэ придётся сидеть наравне с усим колэктивом. Так шо трэнируйся, трэнируйся. А соби Мазепа нальёт- бо мает право... "Эх, мэнэ засмоктала нэбэзпечна трясовына, и життя моя навыть вична гра..."[5]

Налил Иван Степанович себе "добре"- сразу целый чайный стакан и осушил его не спеша одним глотком, не отрываясь. Закусив от души, как следует, он осушил второй, и бутылка-поллитровка, стоящая в магазине 18р.40 к., моментально опустела. И то, в сравнении с габаритами Мазепы она выглядела несерьёзно- точно пузырёк "Тройного" на фоне какого-нибудь бронтозавра мезозойской эры.

-Ось, добре,- вытирая сочные губы, и толстые пальцы, произнёс он, довольно причмокивая.- Чем дежурство и хорошо. А дома чуть стопку нальёшь- жинка сразу пиздеть начинае, змеюка. Нэма свободы!

Заведующий был крепкий, мясной, чёрный и красный здоровяк типа купца Ферапонтова у гр. Толстого, закуска -осетровый балык- была первоклассная, и ничего, кроме как привести Мазепу в благодушное состояние, такая пустяковая доза не могла. Иван Степанович от души веселили теперь нас с Ларисой, рассказывая анекдоты.

Жена мужа утром ругает: "Ах, ты, курва, алкоголик несчастный! Когда ж ты уже напьёшься? Ты хоть знаешь, во сколько ты вчера домой пришёл"? А муж ей, так, гордо, с достоинством- "Пришёл?! Ну ты даёшь! Оскорбляешь, Мань! Пришёл! ПРИНЕСЛИ!!!"

Лариса, кажется, смеялась несколько через силу- всё, что было связано с выпивкой, напоминало ей бывшего мужа, я же едва не катался под стулом от смеха.

Тут позвонили из травмпункта- туда "скорая" доставила какую-то тяжёлую автодорожку, и Мазепа, аккуратно встав из-за стола, промокнул губы салфеткой, подмигнул нам с Журой и отправился "на автодорожку". По нему ничего такого не заметно было, и меня охватила гордость за наших хохлов, которые по части выпивки впереди планеты всей.

"Солдат Швейк и бретёр Долохов отдыхают. Равно как и з/к Максим Соколов[6]. Никогда Иван Степанович не смог бы оказаться и на месте интеллигента Мягкова- не та порода"...

Поскольку делать в отделении было особо нечего- наши палаты были все "упакованы", а за шоковым следили анестезиологи, спать не хотелось, я, спросясь у Журавель, отправился вниз. Там было шумно и оживлённо.

Привезли пьянчугу- точнее, это оказался вполне приличный мастер с "Красного Октября" возвращающийся из бара, пытавшегося перейти проспект Ленина напротив кинотеатра "Авангард", там, где самое оживлённое движение. На полной скорости в него врезался "газон"- результатом стала черепно-мозговая травма и открытые, раздробленные переломы обеих голеней. Прогноз, то есть предсказание для жизни, было однозначно плохим:

-Политравма,- и пострадавшего взяли в операционную. Анестезиолог ввёл в наркоз и начал интенсивную терапию, между тем, как две бригады хирургов приступили к таинству спасения жизни.

Я надел маску, шапочку, в нерешительности вошёл и сразу же замер перед красотой зрелища, как Пьер Безухов утром 26 сентября 1812 года на Бородинском поле. Стол с распростёртым на нём окровавленным пациентом со всех сторон обступили громадные, суровые дядьки в халатах и небесно-голубой форме. У самой головы на вращающихся табуретах устроились двое нейрохирургов. Они были в масках какого-то невиданного покроя, закрывающими и лицо, и голову, оставляя лишь треугольничек для глаз и носа. Один из докторов придерживал голову больного, другой, прижав к кости черепа блестящий коловорот, быстрыми-быстрыми движениями вращал рукоятку, норовя поскорее просверлить черепную коробку и увидеть что же там, внутри.