КОСМОПОЛИС

Эрик видел, что мужчина носил очки. И он горел. Люди отворачивались от него, падая на землю или стоя прикрыв лицо руками, опускаясь на колени, или проходили, пробегали рядом с ним, не замечая ничего в этой суете, или смотрели на изнеможенные тела и тупые, круглые лица.

Внезапный порыв ветра усилил пламя, но мужчина не двигался, его лицо не выражало боли, хотя очки плавились на его глазах.

Послышались стоны. Какой-то мужчина стоял и кричал, две женщины сидели на бордюре и рыдали. Они прикрывали руками свои лица и головы. Другая женщина подошла к горевшему и попыталась потушить огонь. Она осторожно махала своей курткой, так, чтобы не задеть его. Он слегка трясся, а его голова горела будто бы отдельно от тела. Пламя разделилось.

Огонь охватил его футболку, и она постепенно растворялась в воздухе, превратившись в дымящееся вещество. Его кожа потемнела и на ней появились пузырьки. Этот запах теперь чувствовали все, запах горящей плоти и бензина.

Канистра стояла рядом с его коленями и тоже горела. Пламя охватило ее, когда мужчина себя поджег. Там не было бормочущих что-то монахов и монахинь в коричневато-желтых робах. Похоже, он сам был инициатором этого.

Он был молодым, или нет. Эрик судил по смыслу этого действия. Они хотели, чтобы он был молодым. Эрик верил, что даже полиция этого хотела. Никому не нужен сумасшедший. Это было бы неуважение к их акции, их риску, всей работе, которую они проделали вместе. Он не был человеком со всякими приступами, живущим в узкой комнате, или слышащим какие-то голоса.

Эрик хотел почувствовать боль этого мужчины, его выбор и невероятную силу воли. Он попытался представить его, лежащим в постели и пристально глядящим на стену, продумывая план действий. Пришлось ли ему покупать спички в магазине? Он представил себе звонок кому-то, кто далеко, матери или любимой.

Операторы ушли со своего места, откуда снимали небоскреб. Они перебежали к углу улицы, с камерами на плечах, и начали снимать горящего человека.

Он снова опустился на откидное сидение, лицом к Вие Кински.

Даже после всех избиений, взрывов, нападения на инвестиционный банк, он все еще думал, что в этом протесте было что-то театрализованное, даже чарующее, в этих парашютах и скейтбордах, в пенопластовой крысе, в перепрограммировании часов на строки из стихов и из работы Карла Маркса. Он думал, что Кински была права, когда описывала это как что-то, выдуманное рынком. Протест был частью систематической очистки. И это заново доказало, в тысячный раз, насколько гениален рынок, насколько он гибок и как может поглощать все окружающее.

А теперь... Человек горит. Позади Эрика на всех экранах показывали это. И будто все действие остановилось: протестанты, бунт, полицейские. И только камеры двигались. Что же поменялось? Все. Кински ошиблась. Рынок не мог все контролировать, не мог заставить того мужчину сделать что-то настолько ужасное. Это было кое-что за пределами рынка.

На ее лице была печаль. Интерьер машины предполагал, что главный человек должен был находится там, где сидела Кински, на его месте. И он видел, как ей нравилось сидеть в кресле с кожаной обивкой и передвигаться по городу днем или ночью. Но сейчас она была подавлена и не смотрела на него.

- Это было неоригинально, - наконец произнесла она.

- Эй. А что тогда оригинально? Он ведь это сделал.

- Это было слишком обычно.

- Он облил себя бензином и зажег спичку.

- Как те вьетнамские монахи, один за другим, в позе лотоса.

- Представь его боль. Почувствуй ее.

- Они приносили себя в жертву.

- Он сделал это, чтобы заставить людей думать.

- Это неоригинально, - повторила она.

- Ему что, обязательно нужно было быть буддистом, чтобы его восприняли серьезно? Он сделал серьезную вещь. Он убил самого себя. Не это ли нужно сделать, чтобы показать им свою серьезность?

Торвал хотел с ним поговорить. На двери было множество вмятин, и Торвалу понадобилось несколько минут, чтобы ее открыть. Эрик нагнулся, чтобы выйти из машины. Кински не смотрела на него, даже когда он прошел рядом с ней.

Команда парамедиков медленно двигалась через толпу, используя каталки, чтобы прочистить себе путь. На пересечении улиц звучали сирены.

К этому времени тело уже перестало гореть, но оно все еще оставалось в сидячей позе, источая дым и образуя вокруг себя легкий туман.

Рядом с машиной двое мужчин стояли со строгим безразличием на лицах. Они не смотрели друг на друга. Машина не двигалась. Она была разрисована множеством красно-черных полосок. На ней были дюжины длинных царапин и отметин.

- Только что... - начал Торвал.

- Что?

- ... пришло сообщение из комплекса, касательно вашей безопасности.

- Кажется они слегка опоздали.

- Эта угроза более конкретная.

- Тогда угроза тоже была.

- Вероятность нападения высокая. А значит оно случится очень скоро.

- Теперь мы в курсе.

- И теперь нам нужно действовать соответственно.

- Но нам все еще нужно то, что нужно, - сказал Эрик.

Торвал поменял свое местоположение и посмотрел на Эрика. В этом была какая-то неправильность, оскверняющая логику шифрованных взглядов, тонов голоса и других жестов, которые всегда воспринимаются одинаково. Впервые за все время он так открыто изучал Эрика. Он смотрел и кивал, обдумывая какую-то мрачную мысль.

- Нам нужно постричься, - сказал ему Эрик.

Он увидел лейтенанта полиции, несущего переносную рацию. Какая мысль пронзила его разум, когда он это увидел? Ему хотелось спросить этого человека, почему он все еще использует такое хитроумное приспособление, почему называет его так, как называет, вынося глупую рифму из века индустриальных прорывов и перенося ее в измерения, где все состоит из разума и света.

Он вернулся в машину, ожидая, когда она наконец сдвинется с места. Люди начали расходится, некоторые, в банданах, были все еще защищены от слезоточивого газа и полицейских камер. Стычки все еще продолжались, несколько мужчин и женщин бежали по осколкам стекла, рассыпанным по всей улице, другие свистели на копов, стоящих посередине перекрестка.

Он рассказал Кински о сообщении.

- Вероятность высокая?

- Очень высокая.

Она обрадовалась и снова стала собой, улыбнувшись чему-то. Затем она посмотрела на него и ее улыбка превратилась в смех. Он не знал, что смешного она в этом нашла, но и сам начал смеяться вместе с ней. Он чувствовал определенность и самореализацию, которая усилилась и очистилась.

- Это ведь интересно - сказала она.

Он ждал.

- Тема человека и бессмертия.

Люди чем-то накрыли обугленное тело и на каталке отвезли вверх по улице, на которой кишели крысы. Появились первые капли дождя, а свет резко изменился, став сверхъестественным, но в то же время и естественным, конечно, ведь электрические заряды в небе были частью этой человеческой драмы.