216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

Среди его друзей и учеников, спустя годы, оказался мой близкий товарищ, писатель и публицист Александр Неж­ный. Всего лишь шапочное знакомство на его дне рождения тем не менее позволило мне высказать Юрию Владимиро­вичу все, что накипело в душе за долгие десятилетия: есте­ственно, это была искренняя благодарность учителю от ано­нимного и уже седого ученика. На том и расстались. А спус­тя еще некоторое время А. Нежный сообщил, что Давыдов приглашает нас обоих к себе в Переделкино. И осторожно добавил: «Он серьезно болен». «А можно я позову еще од­ного человека, который давно просил Юрия Владимировича о возможности записать его на видеокамеру? Тем более их дома находятся рядом?» — «Приглашай, насколько я знаю Давыдова, он не будет возражать». Так на той памятной осенней встрече нас оказалось трое.

Здесь самое время постучаться в дверь соседнего дома. Это не просто дом, а Дом-музей К. И. Чуковского. Его ди­ректором, а точнее, ангелом-хранителем, долгие годы был Лев Алексеевич Шилов. Еще в студенческие годы случай привел меня на его лекцию. Шилова знала и любила вся ли­тературная Москва. Попасть на его выступления, которые с полным правом можно было назвать моноспектаклями, считалось редкой удачей. То, что произошло в тот вечер, за­помнилось на всю жизнь.

В глубине сцены сидел невысокий человек с очень выра­зительным лицом, освещенным настольной лампой. Перед ним нехитрый набор ТСО: простенький диапроектор «Свет» и внушительных размеров магнитофон «Днепр». А дальше началась магия слова. В неторопливом рассказе оживали биографии писателей, разгоралась давно отшумевшая лите­ратурная полемика, но главное — звучали живые голоса ушедших поэтов, вспыхивали на экране слайды, создавая удивительно волнующий зрительный ряд. Зал то взрывался смехом, то замирал, пораженный. И так все три часа. Подумалось: вот блистательный образец преподавания литерату­ры. Причем литературы настоящей, в те годы — потаенной. Мандельштам и Ахматова, Цветаева и Булгаков — вот пере­чень авторов, которым были посвящены эти лекции-спек­такли. Ими Лев Алексеевич заполнял огромную культурную брешь, что образовалась в годы безвременья. Скудные под­цензурные публикации опальных авторов с осторожными выверенными предисловиями — вот все, что мы имели тог­да. Ну, как, например, было понять строку О. Э. Мандель­штама: «Прыжок — и я в уме»? Для этого, как минимум, не­обходимо было знать о Воронежской ссылке, подступив­шем безумии и попытке самоубийства, после которой рас­судок вернулся. Эти и многие другие подробности узнавали мы из лекций Шилова. Позже, познакомившись с ним, я по­нял — в этом человеке счастливо сочетаются черты страст­ного исследователя, темперамент проповедника и природ­ный артистизм, украшением которого, безусловно, являлось огромное чувство юмора. Надо было видеть, как он инсцени­ровал в своей лекции знаменитый разговор М. А. Булгакова со Сталиным.

На экране два слайда: известная фотография вождя, по­пыхивающего трубкой, и тонкое, изможденное лицо худож­ника. Булгаков просит дать ему возможность работать.

Сталин: Обратитесь в Художественный театр.

Булгаков: Я туда обращался. Они мне отказали. (Здесь Шилов делает многозначительную зловещую сталинскую паузу.)

Сталин: Обратитесь еще раз. Я думаю, они согласятся. (Смех в зале.)

Спустя годы я, уже будучи директором школы, пригла­шал Льва Алексеевича на лекции к старшеклассникам, а затем, взяв на вооружение его методику, учредил собствен­ный литературный театр, где подобные спектакли-лекции готовили сами учащиеся. Иными словами, в ходе представ­ления они превращались в коллективного Шилова.

Но главной его любовью были и оставались звучащие го­лоса писателей. Долгие десятилетия Лев Алексеевич хра­нил, восстанавливал, записывал и популяризировал их, вы­пуская сначала пластинки, а затем компакт-диски. Это он уберег от гибели чудом уцелевшие восковые валики с голо­сами Л. Толстого и Л. Андреева, А. Блока и Н. Гумилева и еще многих других писателей. Это он сделал все возможное и невозможное, чтобы пробиться к А. А. Ахматовой и запи­сать ее авторское чтение стихов. Позже вышла изумитель­ная пластинка. Именно он с огромным, громоздким магни­тофоном на коленях отсидел несколько дней помногу часов подряд в Политехническом музее, пока там шла съемка фильма М. Хуциева «Застава Ильича» и один за другим вы­ступали молодые Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Вознесенский, Окуджава.

Творчеству Булата Шалвовича Шилов был предан безза­ветно всю жизнь. И это не просто слова. Однажды случи­лась страшная накладка. Москва встречала польскую писа­тельницу Агнешку Осецку — автора триумфально шедшего тогда в театре «Современник» спектакля «Вкус черешни». Песни к спектаклю написал Б. Окуджава. Их в постановке исполнял блистательный актер Олег Даль. На сцене уже стоял оркестр, в переполненном зале сидела гостья, а Даля все не было. Он так и не появился в тот день. И тогда на сце­ну вышел Булат Шалвович. По взмаху дирижерской палоч­ки без всякой подготовки он первый и последний раз в жиз­ни пел под настоящий оркестр. И как пел! Откуда мы об этом знаем? На первом ряду со своим неизменным магни­тофоном сидел Лев Алексеевич Шилов. Он вновь оказался в нужном месте в нужное время.

Служение культуре, выражавшееся в стремлении сохра­нить для следующих поколений ее малейшие оттенки, дета­ли, документированные подробности, было смыслом жизни звукоархивиста-шестидесятника, каковым он сам себя счи­тал.

А рядом, буквально в двух шагах, жил и творил Ю. Да­выдов, который по-соседски отмахивался от настойчивых просьб Шилова записаться для истории на видео: «Да, ко­нечно, но как-нибудь потом, в следующий раз». Следующе­го случая может и не представиться — это в тот вечер пони­мали все собравшиеся, включая хозяина, пригласившего нас в гости. Напряженно, с чувством неотвратимо надви­гающейся беды входил я в дом, опасаясь неловкости, невер­но взятого тона, фальши, прежде всего с собственной сто­роны. В самом деле, как вести себя в данной непростой си­туации? Курить фимиам, отдавая должное творчеству хозяина? Задавать умные исторические вопросы или, быть может, веселить его казусами и анекдотами, которыми столь богата школьная жизнь?

Ничего этого не потребовалось. Мгновенно сообща был устроен мужской стол, выбрана удобная позиция для видео­камеры, а дальше... В общем, спустя три года я понимаю, что это был один из самых светлых и по-настоящему веселых вечеров в моей жизни. Пиршество духа, которое устроил нам Юрий Владимирович, затянулось далеко за полночь. Многочисленные истории сыпались из него как из рога изо­билия. Нет, он совершенно не работал на камеру, зато каме­ра в руках опытного архивиста работала на него. Каждый раз, когда разговор уходил в сторону от литературных и ис­торических сюжетов и разбивался о быт, Шилов выключал камеру, пережидал, а затем, деликатно подкинув очередной вопрос, продолжал делать свое «черное» архивное дело. Мне же было безумно интересно все, включая обычные житей­ские истории. Точный, верный взгляд писателя превращал и их в маленькие новеллы. Чего, например, стоит такой эпизод.