Виктор Улин - Хрустальная сосна

- То есть как это "со мной"? - пришел черед изумиться мне, как будто до сих пор я все еще принимал происходящее за игру. - Ты разве не по пути куда-то ко мне на минутку забежала?

- Нет, - она взглянула на меня в упор, обдав проницательным спокойствием своих взрослых серых глаз. - Я не по пути. И не на минутку. Я пришла к вам. Чтобы встретить с вами Новый год.

- Ко мне?… Но… Не понимаю. В твоем возрасте этот праздник вообще-то дома встречают. Или в компании сверстников.

- Дома всем все до лампочки. Мама упорола с Виталием - они своим банком ресторан откупили на всю ночь, не помню уж какой. Бабушка с дедушкой в полпервого лягут спать. А мои сверстники - прыщавые дебилы с мозгами между ног, - четко проговорила она, явно повторяя чужие слова. - Навстречалась с ними в прошлом году, до пенсии теперь хватит.

- Нет, но все-таки…- я все еще не мог поверить, что эта девочка, которую я считал живущей своей собственной, по-детски полноценной жизнью, пришла встречать новый год ко мне. - Как же так…

- Ладно, дядя Женя, - улыбнулась она. - Вы что - не рады мне?

- Нет, почему же… Я очень даже рад.

- А если так, то скажите, где взять второй прибор - скоро все-таки Новый год, надо приготовиться.

Она ушла на кухню за тарелкой, вилкой и прочими необходимыми вещами. А я все сидел, ошарашено глядя на огромный экран своего телевизора, где пошло кривлялись одни и те же, переходящие из года в год и из века в век, раскормленные морды московских артистов. И пытался пережить, и пытался понять: что же это такое вдруг начало происходить со мной перед самым концом тысячелетия? Принеся тарелки, Женя заняла свое место. Я больше не мог выносить вида ее яростных коленок. Достал из шкафа чистую салфетку, бросил ей со словами:

- На вот, прикрой, а то зальешь сейчас чем-нибудь!

А сам прошел к двери и выключил наконец верхний свет. Погруженная во мрак, пробиваемый лишь цветными бликами телевизора да огоньками на елке, комната сразу приобрела другой облик. И даже соседство моей внезапной гостьи уже не казалось таким странным. Словно упавшая темнота снивелировала возрастные различия. И мы наконец стали теми, кто мог и должен был быть на самом деле: мужчиной и женщиной, оставшимися вдвоем в полутемной, обещающей что-то новое комнате… Стоп, оборвал я сам себя - какой "женщиной"?! Со мной*ребенок*, девочка, еще не достигшая шестнадцати лет, и вообще все это какое-то наваждение, которого не должно быть.

- А дома ты что сказала? - спросил я, словно хватаясь за последнюю соломинку.

- Что к подругам ушла. Думаете, их это так волнует? Ошибаетесь…

Мы посидели молча. Я открыл принесенные Женей конфеты.

- Вот только налить тебе под новый год у меня нечего, - спохватился я. - Поскольку не держу в своем доме ни шампанского, ни всякой другой кислой гадости.

- А что у вас есть?

- Что?… То, что сам пью. Для тебя слишком крепкое. Водка, джин…

Коньяк еще. Не пойдет.

- Я буду водку с вами пить.

- Нет, - очень жестко сказал я и добавил раздельно. - Водку пить со мной ты не будешь. Ни при каких условиях. Иначе сейчас же отправлю тебя домой. Ясно?

Женя молча кивнула, очевидно пораженная моим резким тоном.

- Конфеты есть с коньяком, сама же принесла, - сказал я, смягчаясь. - Тебе достаточно. И минералкой запьешь.

- Слушаюсь, - ответила она и глаза ее блеснули, отразив перебегающий огонь гирлянды.

На телеэкране несмешно острили дежурные юмористы.

- Они тебе нравятся? - спросил я, чтобы что-то говорить.

- Терпеть не могу этих жирных пидарастов.

- Так давай что-нибудь другое посмотрим… - я постарался не заметить ее сленг. - "Титаник" хочешь? Я недавно хороший диск купил.

- Не-а, не хочу. Фильм хороший, музыка классная. Но Ди Каприо, этот поросячий ососок, - Женя опять кого-то процитировала. - Меня раздражает. Хотя мама от него тащится.

Я хотел было сказать, что нехорошо применять слово "тащится" к своей матери, но не стал, чувствуя бесполезность воспитательных мер.

- Я лучше хочу послушать, как вы поете и играете, - добавила она.

- Я? Играю? - я невесело усмехнулся, помахав в полумраке правой рукой. - Милая девочка, я давно уже ничего не играю, поскольку играть мне нечем. И не на чем. Гитару выбросил уже не помню сколько лет назад. И вообще все это было давно и неправда…

- Да нет же…Мама говорила, у вас есть кассета с вашими прежними песнями.

"Мама говорила"…- внезапно отметил я. - Выходит, Катя, хотя внешне казалось иначе, тоже ничего не забыла?! Глупости. Не может того быть и не надо.

- Женя, эти песни давно уже не имеют ко мне никакого отношения, - спокойно сказал я. - Это давно прошедшее время. Плюсквамперфект, как говорят немцы. Прошедшее и умершее. Навсегда.

- Нет… Ну пожалуйста, дядя Женя… Мне так хочется послушать… Ну пожалуйста, только для меня - поставьте эту кассету, а?… Она говорила почти умоляюще. Я слушал и не верил, что у пятнадцатилетней здоровой девочки, со всей будущей жизнью впереди, может существовать интерес к старым песням, которые когда-то пел теперь уже немолодой и покалеченный дядька… Но я все-таки встал и нашел среди других тот давным-давно нарезанный диск. Записанный, как вдруг остро подумалось, Славкой в*последний* вечер, когда я мог петь и играть, по иронии оставшийся*единственным* свидетельством моего давнего увлечения… Я вставил его в лоток музыкального центра и выключил телевизор. В комнате сразу стало почти темно. И тут же, ударив по мгновенно обострившемуся обонянию, потек от елки тягучий, тревожащий, сладкий и одновременно обещающий аромат леса. Запах прошлого, запах юности, запах надежд…

На дисплее пробежали номера дорожек, выбираемые в произвольном порядке; тихо щелкнув, началось воспроизведение - и в дрожащей, пробиваемой крошечными елочными огоньками темноте зазвучал голос.

Мой и не мой; знакомый до боли и одновременно чужой:

"Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,

Тих и печален ручей у*хрустальной* сосны…"

Я давно не запускал этот диск. Послушал немного еще тогда, получив от Славки кассету, потом работал над качеством звучания. И как-то не воспринимал его содержания. Не думал, что это мои песни, мой голос, моя игра. Воспринимал все совершено отвлеченно, без всякой связи с собой и без малейшего волнения. Но сейчас…

Сейчас, в этой комнате, пахнущей елкой, заполненной неверными, перебегающими и гаснущими, словно кусочки умирающих надежд, огнями - и ощущая рядом с собой внезапное тепло неизвестно как приблудившейся девочки, я вдруг осознал, что из динамиков льется не чей-то, а*мой*голос, и гитара звучит тоже не под чьей-то неизвестной, а под*моей*рукой…

Что звуки эти, пережив десятилетия, доносятся из страшного далека, от костра под огромным черным небом. Они все еще живут, долетая от меня, давно ушедшего - сидящего на отполированном бревне и обнимающего гитару здоровыми руками. Наивного и глупого, но тем не менее полностью счастливого. Верящего в будущее и не имевшего даже понятия о том, что случится всего через несколько часов после того, как пропою эти песни…