Виктор Улин - Хрустальная сосна

- Что это, доктор? - вырвалось у меня.

- Что, что… - он мрачно покачал головой. - Плохо дело, вот что…

Позавчера, говорите, все произошло?

- Да, позавчера. Днем. То есть даже скорее утром, - уточнил я, словно это могло иметь значение.

- Земля в рану могла попасть?

- З-земля?…- я не попадал зубом на зуб. - Не знаю. Истинный бог, не знаю. Ударило осколком ножа, который рубил траву. На траве могла быть земля. Значит, и на ноже тоже…

- Рука болела?

- Болела. Сначала. Потом почти перестала.

- Побледнение покровов было?

- Что? - не понял я.

- Ну, кожа на пальцах становилась бледной?

- А… Да, становилась. Вчера. А потом сразу стала желтой.

- Спали?

- Сегодня практически нет. Соседи по палатке говорили, всю ночь бредил. Да и днем, пока на электричку шел и пока в город ехал, сознание то и дело отключалось. И какая-то муть мерещилась… Что со мной доктор?

- Все ясно…- не слыша моего вопроса, задумчиво констатировал врач.

- Ясно все, как темная ночь… Столбняк, кстати, сделан?

- Нет, конечно.

- "Нет конечно"! - возмущенно повторил он. - Безобразие! Слов нет, одни буквы и те матерные… Куда смотрит ваш отдел охраны труда! Посылают людей черт знает куда без всякой профилактики! В колхоз вообще никого не должны без столбняка выпускать! Форменное безобразие…

- А что у вас на травмпункте пленки нет - это безобразие не форменное?

- зачем-то спросил я.

Врач отмахнулся, потом вколол мне под лопатку два очень больных укола, после чего сел за стол и начал заполнять какую-то нудную бумагу, спрашивая меня фамилию, имя отчество, возраст, место работы и жительство и множество всякой прочей ненужной чепухи. Пленки нет, - подумал я. И тут же вспомнил, как к нам в НИИ приходил страховой агент, а мы, словно маленькие дети, от него бегали, чтоб не платить пятьдесят копеек взноса. Я сам прятался в туалете. Если бы оформил договор - сейчас бы снимок сделали, да еще страховку бы получил… Знать бы заранее, как дело обернется… В комнату вошла уже виденная мною женщина; от нее страшно несло дешевым табаком. Узнав меня, она и через плечо врача заглянула в бумагу:

- Что там у него?

- Вот…- врач указал какое-то место в записи.

- Анаэробная?! - с изумлением и ужасом переспросила она и пристально посмотрела на меня. - В мирное время?!

- Да, в мирное. Все бывает, Саша. И еще не такое…

Закончив писать, он протянул мне листок:

- Вот направление на срочную госпитализацию. В двадцать третью больницу. Знаете, где она?

- Знаю… А без больницы нельзя?

- Он еще спрашивает…- грустно покачала головой женщина.

- Прямо сейчас ехать, или можно домой зайти, вещи оставить?

- Можете зайти. Приемный покой работает круглосуточно. Вас примут в любое время… тем более с таким случаем. Но вообще советую поспешить. Вы итак потеряли слишком много времени! Сейчас имеет значение каждый час. Это я вам абсолютно серьезно говорю.

- Да, - подтвердила прокуренная Саша. - Именно так… и вообще - вы почему так поздно приехали? Не мальчик ведь. Должны были понимать, что такую рану надо немедленно обработать.

- Знаю…- я попытался улыбнуться, скрывая подступающую дрожь. - Вот вы, к примеру, знаете, что курить вредно. А все равно же курите!

- Шутите…- врач вскинул ко мне усталые глаза. - Я бы на вашем месте уже не шутил. Вы хоть догадываетесь, что у вас с рукой? У вас же… Он сказал словно, похожее на "невроз" и повторил его с нажимом.

- Ну и что, доктор, - я лихорадочно рассмеялся, стуча зубами. -

Невроз, невроз… Нашли чем пугать! У кого сейчас невроза нет?

- Не невроз, а некроз. Не-кроз, - по слогам четко повторил врач. - Омертвение тканей.

И глядя в мое непонимающее лицо, добавил жестко:

- Ган-гре-на! Надеюсь, хоть это слово вам известно?

- Гангрена…- мертвея от ужаса повторил я, надеясь, что ослышался.

Мне показалось, пол качнулся подо мной, а стены накренились, грозя рухнуть вместе с потолком.

- Неужели, доктор…

- Да, - жестко и неумолимо отрубил он. - Гнилостная гангрена.

Гангрена…

Страшное слово, которое давным-давно, в далеком детстве вызывало у меня почему-то одну и ту же, леденящую кровь картину: черный череп, покрытый расползающимися лоскутьями гнилой кожи… Где я такое смог увидеть? Не знаю… скорее всего - нигде. Да и вообще, вероятно, к самой гангрене этот жуткий образ вообще не имел медицинского отношения. Но помню: стоило прочитать в какой-нибудь книжке про войну слово "гангрена" - и сразу всплывал череп. Ужасный, белозубый и пустоглазый…

Гангрена… Теперь это страшное слово относилось ко мне. Колхоз, работа на АВМ, песни у костра… Катя, Славка, Вика, Ольга… Все происходило*несколько часов* назад - но было уже не со мной. Ушло в небытие. Отодвинулось в прошлое, которое могло считаться никогда не существовавшим. Ведь еще на полевой платформе я не знал, что у меня гангрена, значит - у меня ее не было. Я догадывался, что с рукой неладно, но все-таки гнал от себя мысли и подсознательно надеялся на лучшее. На "пару уколов", которые вернут меня в нормальное состояние… Но оказалось, что обманывал я себя напрасно. И если*есть*то, что происходит со мной сейчас - значит, не*было* ничего иного…

Я шел домой по темноватой улице, и ноги подкашивались подо мной. Не знаю отчего - от жаркого озноба, или от ужаса перед услышанным диагнозом… Но может… может, ошибся этот врач в травмпункте?! Ошибся…

Вряд ли. Я слишком хорошо запомнил, как молниеносно изменилось его усталое и брюзгливое, но в общем добродушное лицо. Значит - это так и это - все. И теперь мне отрежут… пальцы… или всю руку целиком…

От этой мысли к горлу подступал вязкий, тошнотный ужас и кружилась без того ослабевшая голова. Хотелось кричать в полный голос, лишь бы не слышать самого себя и ни о чем не думать…

- …Эй, борода! Спички есть?

Я вздрогнул, поднял голову. Передо мной стоял парень, рядом с ним - девушка в светлом платье.

- Спички есть, борода?

Это я - "борода", - понял я и пробормотал что-то в ответ. Парочка прошла мимо. Меня задело платье девушки, обдало легким облаком ее духов. И еще я уловил запах тела - чистого, свежего, юного тела… Я почему-то вдруг представил их без одежды. Он - с гладкой кожей, мужественной грудью и впалым животом. Она вся мягкая, шелковистая, теплая, вздрагивающая от вечернего холодка… Они оба молодые и чистые… Хотя, должно быть, не моложе меня самого. Но я… У меня гангрена… Черная, гнилая гангрена… Я встряхнул головой. Обернувшись, я проводил ребят долгим взглядом. Чужая жизнь, чужое счастье, чужие надежды… Чужие здоровые руки и упругие тела. Не помню, как я дошел до дома. Борясь с ключами, не желавшими слушаться левой руки, отпер дверь, швырнул в прихожую рюкзак. Хотел тут же повернуться и идти в больницу. Но увидел свое страшное, грязное отражение в зеркале, и мне стало противно и немножко стыдно. Я вспомнил - даже убитая рука не успела извести из меня заложенный родителями глупый пионерский героизм! - что русские солдаты перед боем ходили в баню и надевали чистое белье. Как будто на тот свет не пускали в грязном… И я задержался еще на несколько минут. Обкромсал бороду ножницами, потом быстро добрил остатки. Принял душ, уже не боясь намочить руку, тщательно смыл двухнедельную колхозную грязь. Переоделся во все свежее.