Валентин Сорокин - Макаки

Знаменитый литературовед Юрий Прокушев, - тот, который в советское время мужественно реабилитировал полузапрещенного Сергея Есенина и затем буквально вытащил из забитости уже целую плеяду молодых талантливых русских поэтов, напечатав их книжки и организовав прием в писательский Союз, - послушав молодого Сорокина, провидчески изрек: «Это тот поэтический мессия, которого Россия ждала. Преклоним колени и воспоем славу Господу, что нас не забыл. В России родился поэтический гений. Валентин Сорокин - поэт, равный Некрасову, Блоку, Есенину».

Маститый поэт Василий Федоров, который считался живым классиком, твердил, что Сорокин явлен нам самой природой как золотой самородок. Что слово у него нестертое, самоигральное, образы пламенные, будто из печи огненной, а поступь стиха величественная, богатырская. Евгений Осетров, который затем будет вместе с Юрием Прокушевым бережно опекать талант Сорокина и напишет предисловие к его первому «Избранному», вышедшему через десять лет в 1978 году, в тогда преимущественно издававшем сочинения классиков издательстве «Художественная литература», восторгался, что молодой поэт - уже готовый мастер. Как бы уже самой природой ограненный сверкающий алмаз.

Мы все были поражены явленным нам знаком Господним. Мы были такие забитые партийным гнусным «яковлевским» агитпропом, каленым железом выжигавшим из всех нас память предков, подсознательное внутреннее генетическое воспоминание о Святой Руси. Мы так боялись даже сказать про себя, а не то, чтобы вслух, что мы - русские, а вовсе никакие не безнациональные «интернационалисты» - безликая сиропная «общность» под иудейским ярмом по имени советский народ. Мы привыкли к «катакомбам».

Мы носились тогда, как курица с яйцом, с «тихой поэзией». Термин был введен в критику Вадимом Кожиновым, сгруппировавшим вокруг себя и ревниво опекавшим целую группу необыкновенно одаренных, очень музыкальных «тихих парнасцев», таких прекрасных лириков, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин. Мы все дико радовались, что «они», понятно кто, чуть-чуть ослабили ярмо и что «ихняя» советская власть, оставив для своих погремушек - продажных «евтушенок» и вертлявых «риммо-казаковых» -громкую трибунную поэзию и громадные массовые залы, наконец-то отвела и нам, русским «туземцам», свою скромную нишу. Не разрешила, но смотрела сквозь пальцы на наши полуподпольные крохотные комнатки в местных отделениях ВООПИК, где мы обиходили скромную «тихую поэзию» для души. Что хоть это-то нам, русским, стало можно. А Вадима Кожинова «чужие» - неслыханное дело - в полностью своей, до последней кровинки «ихней» «Литературной газете» даже иногда стали печатать. Прежде всего, чтобы было в кого покидаться камнями в фальшивых литературных дискуссиях, в которых всегда выигрывали «чужие». Но также и вполне резонно считая, что Вадим Кожинов невольно работает на «них» - делает выгодное «им» дело. Зажимает, ломает, опекаемых им поэтов, загоняя под планку «тихой лирики». Ставит русских певцов, как нищих духом и способных только к «тихой лирике», как бы на паперть, на свое скромное «блаженное» место. Занимается невольно «профилактикой» (термин 5-го управления по борьбе с инакомыслящими, где любили «беседовать по душам» с Вадимом Кожиновым, и кто кого «пропагандировал», направлял исподтишка - каждый думал, что он?!), не пуская русских в прямые бунты и к политической открытой трибуне. Мы знали о «профилактике». Но были убеждены Кожиновым, что извлекаем из нее определенную пользу, и поэтому приняли и одобрили «блаженную» игру Кожинова в «тихую лирику». Хотя, увы, уже из нашего времени стало видно, что, насильственно заставляя пригнуть голову для паперти и загоняя в прокрустово ложе «тихой лирики», по крайней мере, четверых своих высокоодаренных подопечных Кожинов погубил. Бились, как птицы, в силках Рубцов, Кузнецов, Передреев и Соколов и, увы, все кончили трагически, преждевременной, а то и насильственной смертью отчаявшихся. Но тогда мы все рьяно поддерживали Кожинова, считая, что он прав в своей хитрой игре и надо довольствоваться хоть малым. Пусть хоть такой есть сдвиг. Через скромную «тихую лирику», но осуществляется маленький прорыв к своим корням, к Святой Руси.

А тут вдруг народился у нас, русских, талант вовсе не для милостынной паперти, а именно для русского бунта - для великой и яростной всенародной трибуны. Помню, мы даже растерялись. Пришел не с Кавказа, а с коренного Урала, из самой что ни на есть коренной почвенной сермяжной России русской сменщик Владимиру Маяковскому (а тогда Маяковский, напомню, был официально непререкаемым эталонам советского поэта - «агитатора, горлана, главаря»!). И сменщик-то весь «наш», до корней волос русский. Наконец-то объявился свой русский агитатор, горлан, главарь - и не футуристический, не авангардный, не в левых до дыр советских штанах, а мощно, величественно, неотвратимо шагающий, как русский богатырь из былин. Видно было, что такой стену прошибет головой, а молчать да на паперти милостыню просить не будет. За Русь Святую либо голову быстро сложит, либо великую русскую поэзию пушкинского, некрасовского, есенинского накала возродит. Помню, Кожинов даже возревновал, хотя ведь только радоваться, обниматься всем нам надо было, что не одной «тихой лирикой» теперь будем живы.

Критик Олег Михайлов, человек, воспитанный на Иване Бунине и удивительно чувствующий поэзию, сумел сквозь «ихнюю» цензуру даже протащить в печать точку зрения «русских клубов». Исподволь, из-под «ихнего» пресса он объяснял русским почитателям: «Для Сорокина-поэта характерна не тщательная отделка деталей, когда перо, разбегаясь в мастерство, занято, преимущественно частностями, блеском найденной метафоры, но широкие мазки, художественный темперамент, временами выплескивающийся через край, подчас опережающий ток логики. Его строки напитаны молодой удалью и задором, сокровенной нежностью и чувством нерастраченных сил, надобных Отечеству - поэзии - любимой. Это оперенное гордое звучное слово». Мудрая оценка Олегом Михайловым творчества Валентина Сорокина сейчас видна еще зримее. Это ведь как в живописи: есть «малые голландцы» или Павел Федотов, мастеровитые, прописывающие детали, а есть великие Джотто или Василий Суриков (великий творец «Утра стрелецкой казни»), писавшие крупные полотна мощными мазками. Кому какой дар от Бога дан. Валентин Сорокин вошел в русскую поэзию эпическими, как фрески, драматическими поэмами, такими, как «Дмитрий Донской», «Евпатий Коловрат», из которых самая знаменитая «Бессмертный маршал» (о Георгии Жукове). Но хотя тогда еще этих величавых поэм у молодого парня не было, чуткий критик Олег Михайлов их провиденциально предчувствовал. И не ошибся в предвидении своем. Мы все не ошиблись.