Магомет Мамакаев - Зелимхан

Узнав о беде аула, Зелимхан ходил, как больной. Обидно было за людей, подвергшихся преследованиям лишь за то, что они в душе сочувствуют ему или состоят с ним в дальнем родстве. Но пострадали и те, кто вообще не имел к нему отношения. Зелимхан даже решил было отдаться в руки властям, чтобы прекратить эти издевательства над мирными людьми, но, вспомнив печальный опыт предшественников, понял, что так не поправить ничего...

Возвратившись в крепость, Бек Сараев составил на имя начальника Терской области донесение о происшедших в округе событиях, украсив свое писание кичливым бахвальством; он, мол, собственной рукой убил главного сподвижника разбойника Зелимхана Гушмазукаева, а многих взял под стражу. Свое донесение пристав отправил с нарочным во Владикавказ.

Арестованные Сараевым харачоевские старики, женщины и дети из-за нехватки мест в крепостной тюрьме содержались в конюшне. Тяжелый, сырой воздух и грязь делали жизнь этих людей невыносимой. Матери просили воды хотя бы для детей, но в ответ раздавались лишь угрозы и ругань.

В этих условиях люди находились до прибытия в Ведено нового начальника округа — полковника Гулаева Тархана Тудоевича. Объявив себя «народолюбцем», Гулаев освободил узников. Истощенные голодом старики, больные женщины и дети вернулись в разоренный аул лишь через месяц.

Вскоре после этого в Харачое появились и многие беженцы, в том числе и родственники Бахоевых. Пристав распорядился было арестовать их, но полковник Гулаев сказал:

— Оставьте их в покое, ведь это же приманка для Зелимхана.

— Это мудро! Очень мудро, ваше высокоблагородие, — сказал Сараев, хитро глядя в глаза своему новому начальнику.

— То-то, — ответил полковник, — век учись и все же дураком помрешь!

Гулаев встал, прошелся по кабинету, открыл окно и вновь вернулся на свое место. Бек Сараев, довольный взаимопониманием, установившимся с начальством, следил за каждым движением Гулаева.

— Что-нибудь еще есть? — спросил полковник.

— Есть, Тархан Тудоевич, — с готовностью отвечал пристав. — Наш лазутчик сообщает, что сегодня ночью Зелимхан появлялся в ауле Харачой и расспрашивал, где в крепости Ведено вы разместились.

— Зачем же это ему понадобился мой адрес? — иронически осведомился начальник округа.

— Заявил, что хочет написать вам письмо. Но я так думаю: не замыслил ли он против вас какое-нибудь злодейство?

Гулаев пожал плечами.

— Ладно, — сказал он, — главное, пусть Зелимхан думает, что мы им мало интересуемся. И никого из Бахоевых ни в коем случае не трогайте. Даже относитесь к ним подчеркнуто дружелюбно. Понятно?

— Понятно, ваше высокоблагородие.

Изучая обстановку, полковник выслушивал всех, но сам говорил мало, больше доносил начальнику области, рисуя всех веденцев подлецами и разбойниками.

Узнав о миролюбивых действиях Гулаева, Зелимхан пытался уговорить отца и брата вернуться в аул. Посылал он людей и к начальнику округа, чтобы они объяснили ему, что ни Гушмазуко, ни Солтамурад не принимали никакого участия в его преступлениях. Что же касается его самого, то он твердо знал: для него надолго разрушен мост к родному аулу и очагу.

Гушмазуко с Солтамурадом, тремя женщинами и детьми вернулись в родной аул. Харачой лежал среди гор, казалось, забытый богом. После захода солнца, когда на аул опускалась ночь, наступала такая тишина, что с другого конца долины за многие километры слышен был лай из соседнего аула и печальное уханье сов в буковых рощах. И все же все эти годы харачоевцы жили в постоянной тревоге. Непосильные налоги и частые аресты издергали всех. Стихийные сходки, возникавшие по пятницам на площади перед мечетью, бывали порою шумными, но люди расходились, как правило, ничего не придумав. За последнее время харачоевцы научились молчать, убедившись, что шумные разговоры часто приводят к беде.

Гнев Гушмазуко на односельчан немного поутих. Да и за что ему осуждать их? Всевластие начальства обрекло их на безволие. Трусость людей, которые, по сути, ничего не могли решать, была обратной стороной подлости тех, кто все мог потому, что торговал не только совестью, но телами своих дочерей, даже жен.

В далекой юности Гушмазуко знал Харачой, насколько он помнил, совсем другим: иными были люди, иными и сходки. Конечно, и тогда были подлецы, вроде старшины Адода, и трусливые веденские купцы, заигрывающие с крепостным начальством. Но тогда они бы и рта не посмели раскрыть. А вот теперь возглавляли всякое обсуждение одни они, собственно, и говорили, и решали, и калечили людей, лишая их последнего мужества.

В былые времена на сходе общины можно было услышать мудрый спор или притчу. Теперь у харачоевцев остались лишь похожие на скелеты тела, а души их мертвы и запроданы страху. И потому нынешние сходки в Харачое — безвольная толпа, выслушивающая все очередные приказы пристава, оглашаемые его верным слугой — старшиной, и не способная возразить ничему.

С этими мыслями старик сидел подле сарая и ладил соху для завтрашней пахоты. А неподалеку от него Солтамурад чинил дышло для упряжки быков. За этим занятием застал их Зелимхан, незаметно пробравшийся в сад родного дома.

«Они не знают еще о грозящей беде, — подумал абрек, издали наблюдая этих бесконечно близких ему людей, — хлопочут себе спокойно и не помышляют, что не сегодня — завтра возьмут их да отправят в Сибирь только за то, что никто до сих пор не выдал меня... Что сказать им? Что предложить? Пойти к начальнику округа и просить о пощаде? Но ведь не станет же полковник слушать отца абрека или его брата, не тронут его их слезы. Да и старик не пойдет к нему, нет! Он скорее в Сибирь пойдет, а унижаться перед царскими чиновниками не будет... Пойду-ка я к начальнику сам, — продолжал размышлять Зелимхан, — может, договорюсь с ним... А если нет? Пусть пеняет тогда на себя и не ждет от меня пощады».

Но напрасно думал Зелимхан, что Гушмазуко не ведает о планах генерала Михеева. До старика уже дошла весть о намерении начальника Терской области переселить близкие абреку семьи харачоевцев в холодные края России, обрекая их на вымирание. Потому и сидел Гушмазуко такой мрачный, а в его окруженных морщинами глазах таилась печаль. И он, Гушмазуко, с суровым одобрением встречавший до сих пор смелые, но справедливые действия старшего сына, заслышав о Сибири, впервые подумал: «Может быть, предложить Зелимхану сдаться властям, чтобы из-за него не лились слезы невинных людей?».

Гушмазуко прекрасно понимал, что их вернули в аул лишь как приманку для Зелимхана. Понимая это, старик всегда держал ухо востро, все помыслы его были направлены на одно: как выйти победителем в этом поединке хитрости и ловкости, какими путями перехитрить старшину Адода и полковника? Но теперь, как никогда, становилось ясно, что самая серьезная опасность нависла не только над Зелимханом и его семьей.