Магомет Мамакаев - Зелимхан

На мгновение воцарилась тишина. И вдруг вперед вышел пожилой человек в рваной черкеске из рыжего домашнего сукна.

В толпе послышалось:

— Зока из Дарго!

— Это Зока говорит...

— Мы не из очень храбрых, господин пристав, — продолжал старый пастух, сурово насупив рыжие брови, — но и не такие мы трусы, чтобы отказываться от своих слов.

Зока стоял посреди толпы, высоко подняв голову. Все в его внешности было ладно и словно бы прочно скроено: широкие плечи, точеная, как у юноши, талия и тонкое, опаленное солнцем и ветрами лицо, и размашистая волчья повадка в движениях. Разговаривая, он смело глядел на пристава своими узкими глазами. Даже солдаты смотрели на крепкого старика с нескрываемым любопытством.

— Вот как! — зловеще произнес Бек Сараев и вопросительно глянул на старшину, а тот вкрадчиво шепнул ему на ухо:

— Это Зока, не здешний! Видно, приятель Зелимхана.

— Да, я знаю Зелимхана, — сказал старый пастух громко, так чтобы его слышали все. — И я пришел сказать харачоевцам и тебе, Бек Сараев, то, что слышал: абрек Зелимхан дал клятву за каждое злодеяние полковника Гулаева заплатить вдвойне.

— Эй, казаки! — взревел пристав. — Задержите этого старика. Зока, побледнев, продолжал глядеть на Сараева и даже не оглянулся на казаков, крепко схвативших его за руки.

— Вы будете слушаться меня, а не Зелимхана! — кричал между тем пристав. — Я вам покажу, как потакать абрекам и бунтовать против начальства! Сейчас сошлем немногих, а там, если не перестанете чинить безобразия, всех отправим в Сибирь, — он обернулся к старшине Адоду и добавил: — А ну, называй пофамильно всех, кому предстоит собираться, чтобы сегодня же навсегда покинуть Харачой.

Адод Элсанов выкрикнул одно имя, второе, третье, пятое:

— Гацаев, Куриев, Алибеков... — и солдаты тут же выгоняли людей из домов, где они за день до того стали «на постой».

— ...Бахоев! А где Гушмазуко? Он только что был здесь, я видел его! — вдруг отчаянно завопил старшина.

Но старого горца уже не было.

* * *

Все ждали какого-то взрыва, бунта, отчаянного сопротивления, и больше всех ждал этого сам пристав: слишком туго была натянута тетива терпения харачоевцев. Но люди тупо молчали. Молчали и те, что оставались здесь, и те, которым предстояло навсегда покинуть отчий край. Сама беспримерность этой ужасной несправедливости поразила их, оледенила их кровь и заставила онеметь языки.

Только солдаты, приставленные к арестованным, чувствовали себя спокойно, переговаривались и шутили между собой. Давно оторванные от родного края, семей и близких, они равнодушно выполняли приказ, не задумываясь над тем, что где-то там, в глубинах России, их родные терпели те же несправедливости от царских чиновников. Привыкшие к беспрекословному подчинению, они еще не понимали, что эти сгоняемые с родных мест жители гор и ущелий — их братья. Но для того, чтобы это стало понятным, должны были пройти годы, хотя, теперь мы знаем, и не такие уж долгие.

Да, бунта не случилось, но он происходил в душах крестьян. Каждый из них в отдельности был готов сразиться и погибнуть, тут же удариться о камни и разбиться на куски. Но каждого удерживал страх неизвестности и, главное, боязнь за судьбу близких. А солдаты, стоя под ружьем, не слышали этого отчаянного биения гордых сердец. Быть может, иные из них даже удивлялись долготерпению мужчин, когда они, солдаты, выгоняли раздетых стариков, женщин и детей из родных домов с еще дымящимися очагами предков.

Соседи провожали переселенцев с угрюмым и молчаливым сочувствием, бессильные помочь им в чем-либо. Только многие мысленно спрашивали: «Где же ты, великий аллах? Почему не окинешь своим милостивым взором эти места земли твоей, наполненные горем? Эх, если бы знал об этом Зелимхан, он бы обязательно явился и освободил их, этих несчастных!..»

Всех высылаемых собрали на площади и погнали через село на дорогу, ведущую к крепости Ведено.

— Мама, куда это нас ведут? — спросила девочка у матери, понимая, что происходит что-то страшное.

— Не знаю, доченька, не знаю, — отвечала та. — Но ты только держись около меня, и все будет хорошо, — и свободной рукой мать подхватила тяжелый узел из слабых рук дочери.

— Скажите, люди, куда мы идем? — закричала рядом другая женщина.

— В Сибирь, в холодную Сибирь, вот куда нас ведут, — раздался в ответ чей-то голос.

— Не пойдем! Не пойдем мы в Сибирь! Пусть лучше здесь убьют, — завопили вдруг женщины и стали ложиться на землю. Мужчины, скрипя зубами, хранили тяжелое молчание. А женщины продолжали кричать. Казаки и солдаты, пытаясь их поднять, хлестали плетками, толкали прикладами и ногами. Те вставали на минуту, обливаясь слезами, и тут же вновь ложились, приникая к родной земле всем телом.

Не выдержав этого зрелища, толпа харачоевцев, до этого молча следовавшая за переселенцами, вдруг грозно надвинулась на конвоиров. Раздались отдельные грозные выкрики:

— Довольно издеваться!..

— Не дадим своих людей на погибель!

— Если вы такие храбрые, ловите лучше Зелимхана!..

— Назад! Разойдитесь! — неистово орал пристав.

Он выскочил из своего фаэтона и ринулся в бушующую толпу.

И вдруг среди этого хаоса раздался голос старого пастуха:

— Встаньте, встаньте, люди! Не позорьте себя! Не пристало нам падать перед своими врагами, не давайте им повода радоваться нашим несчастьям. Встаньте, говорю вам!

— Ах так!.. К бунту призываешь, сволочь! — услышал над собой Зока чей-то угрожающий голос. Он обернулся и увидел пристава, замахнувшегося на него нагайкой.

На минуту воцарилась мертвая тишина. Сцена эта надолго осталась в памяти у всех присутствовавших.

— Осел грязный! — вскричал Зока, яростно глядя в багровое от злости лицо пристава. — Убирайся вон отсюда! — и он железной хваткой сгреб амуницию, в которую был затянут Бек Сараев. С треском лопнули ремни, и со всей этой амуницией в руках пастух отскочил в сторону. Еще мгновение, он выхватил из кобуры револьвер и остановился, грозный, готовый встретить пулей первого, кто к, нему приблизится.

— Казаки, бунт!.. Это бунт! — кричал оказавшийся на земле пристав. — Держите этого негодяя!

Но солдаты были заняты тем, что оттесняли толпу разъяренных харачоевцев, изолируя ее от арестованных. Уловив этот момент, старый Зока метнулся в ущелье, по которому текла река, и скрылся в густых зарослях кустарника.

Только через час, утихомирив харачоевцев, конвоиры погнали переселенцев в Ведено.

* * *

Слух о событиях в Харачое быстро дошел до аула Ишхой, где Зелимхан, Саламбек и только что прибывший Солтамурад готовили отряд для набега на усадьбу Месяцева.

Услышав о случившемся, Зелимхан в страшном гневе собрался в Харачой.