Магомет Мамакаев - Зелимхан

Поверив доносу Одноглазого, князь Андреков не сомневался, что Зелимхан находится где-то здесь, поблизости от своей семьи, что после Кизляра он возвратился сюда.

Но куда бы ни бросал разгневанный князь своих солдат, им не удавалось обнаружить след храброго харачоевца. Тогда, по приказу Андрекова, солдаты сожгли аулы Нилхой и Эршти, взорвали все мосты через Ассу, за исключением одного — нижнего.

— Не волнуйтесь, ваше сиятельство, — успокаивал князя командир дагестанской сотни ротмистр Данагуев, — птица от своих птенцов далеко не улетает. Куда же ему теперь деться, когда жена и дети его у нас?

— Да, — соглашался князь, — какой же абрек позволит, чтобы у него жену отобрали! — и он приказал войскам сниматься. А сам на закате во главе апшеронцев и дагестанцев двинулся на нижний мост через Ассу.

Как только серый конь князя, цокая копытами, вступил на мост, внезапный выстрел вспугнул тишину ущелья и протяжным эхом прокатился в горах.

И в ту же минуту началась беспорядочная стрельба со всех сторон, все вокруг загрохотало.

— Князь убит! — крикнул кто-то в рядах солдат.

— Спасайся, братцы! — кричали другие, мечась в панике, как овцы, испуганные волками.

В грохоте выстрелов невозможно было расслышать слов команды, никто не мог понять, что же все-таки произошло. И уж, конечно, никому не приходило в голову, что нападение совершили пять человек, сидевшие в засаде за мостом.

В тесном ущелье, проложенном рекой, сейчас творилось что-то невообразимое: люди кричали, стреляли, падали, вскакивали и бежали, не видя куда...

— Куда вас черти несут? Стойте! — надрывались офицеры. Но давние рассказы о не знающей промаха пуле Зелимхана действовали столь магически, что каждый хотел только одного: немедленно уйти от этой пули. И тут не могла спасти положение никакая команда.

— Вур-ра-а, бейте их! — подбадривали абреки друг друга.

У Дуды кончились патроны. Тогда, обнажив длинный кинжал, он спрыгнул со скалы и бросился на оказавшегося поблизости офицера Данагуева. Но на этот раз офицер опередил крестьянина: его уже занесенный кинжал сверкнул лучом вечернего солнца, и Дуда ничком упал на землю. Но он не признал себя побежденным: опершись левой рукой о землю, крестьянин широко размахнулся и метнул свой кинжал вдогонку убегавшему офицеру. Кинжал вонзился в поясницу офицера, и тот рухнул на доски моста.

К ночи место сражения опустело. Кругом стояла кладбищенская тишина.

Зелимхан уходил, удрученный потерей семьи и раной товарища, по освещенной луной горной тропе. С ним ехали Зока и Аюб, поддерживая на коне раненого Дуду.

* * *

Перевязав рану, тюремный врач запретил тревожить Бици вопросами, чтобы не вызвать у нее преждевременные роды. Она и Зезаг уже лежали на жестких тюремных нарах вместе со своими детьми, когда Зелимхан возвращался в Веденский округ, поручив уход за раненым Дудой Эльберду и надежному лекарю из Бамута.

Зелимхан не скакал, нет! Он тащился, как истерзанный зверь, который с трудом уползает в свое логовище, чтобы зализать там многочисленные раны. Тащился медленно, будто кто-то очень сильный удерживал его. Часто абрек останавливался в дороге, думая: «А не вернуться ли назад, не ворваться ли во Владикавказ?.. Рубиться там до последней капли крови с теми, кто держит в плену моих родных. Но где они находятся? По каким переулкам надо пройти, чтобы найти их?» И рядом с ним сейчас лишь два товарища. «Эх, как мне сейчас нужен был бы Саламбек, а его, быть может, уже нет в живых», — размышлял абрек.

— Зока, как ты думаешь, кто мог привести их к моим детям? — спросил он вдруг, обернувшись к старику. — Ведь я же их спрятал в горах так надежно!

— Это сделал язык Одноглазого, — ответил старик, не задумываясь.

— Одноглазый, говоришь? — Зелимхан даже придержал коня. — Как же он попал в эти места?

— Его назначили писарем в Галашки, — ответил Зока. — А разве тебе Эльберд ничего не говорил?

— Нет, а что?

— За несколько дней до прихода солдат Багал приходил к Бици в башню, спрашивал, где ты. Тебе ясно, что ему там понадобилось.

— Теперь все понятно, — хмуро отозвался Зелимхан и надолго замолчал. Он думал: «О, будьте прокляты вы, все доносчики, которые есть на земле! Так много расплодилось вас на свете, что не найти от вас спасения нигде... Нет, не стану прятаться от вас, а буду безжалостно вас убивать, чтобы некому стало предавать людей».

А в это время за высокой каменной стеной владикавказской тюрьмы на виселице покачивалось уже холодное тело Саламбека из Сагопши.

Дерзкое ограбление Кизлярского банка и последовавшее за этим убийство начальника Назрановского округа — князя Андрекова вызвали смертельную тревогу в правительственных кругах. Несмотря на кичливые заверения чиновников Терской области не сегодня-завтра покончить с «шайкой Зелимхана», абрек по-прежнему гулял на свободе, а поэтому именем государя императора дело борьбы с абречеством в Чечне было поручено самому наместнику Кавказа. За ходом борьбы с Зелимханом теперь пристально следили из Петербурга.

Из Тифлиса непосредственно в крепость Ведено прибыл помощник наместника Кавказа по военным делам — генерал Шатилов со свитой. Приезд генерала был неожиданным и вызвал много толков в крепости. Ни у кого не вызывало сомнения, что прибытие высокого начальства связано с делом Зелимхана, однако находились наивные люди, которые высказывали предположение, что генералу поручено разобрать жалобу Зелимхана в Государственную думу.

Худощавый и статный Шатилов был человеком сухим, точным в своих расчетах и необщительным. Не вдаваясь в излишние разговоры, он, как и его предшественники, начал с того, что вызвал кое-кого из чеченцев и поставил перед ними дилемму: отдать ему живым или мертвым Зелимхана или же навсегда покинуть Чечню и отправиться в холодную Сибирь...

Разумеется, был сформирован и новый карательный отряд, призванный «покончить с зелимхановским движением». Во главе его был поставлен штаб-ротмистр Кибиров, поскольку карьера подполковника Вербицкого бесславно закончилась отдачей его под суд за бездеятельность.

Но не только воинский приказ привел Кибирова в Чечню. Он жаждал совершить акт кровной мести за своего дядю, полковника Тархана Гулаева, и в этом отношении им двигали те же побуждения, что и покойным Гушмазуко, которого он презрительно называл дикарем. В остальном же горцу Кибирову все было чуждо здесь: дикие леса, глубокие ущелья, узкие и незнакомые дороги и, главное, хмурые крестьяне и пастухи, влачившие безрадостное существование. Больше того, это их бесправное существование было естественным в понимании блестящего офицера, привыкшего смотреть на простых людей Кавказа как на рабов, которые сеют и убирают для него хлеб, выращивают барашков для шашлыка, ткут сукна для его нарядных черкесок, выделывают кожу для изящных сапог, выхаживают для него рысаков — словом, делают приятном и радостной жизнь его, Кибирова. Когда же надоедало без конца пить вино и скакать верхом на коне, можно было разнообразить эту жизнь тем, что так волнует кровь — убийством беззащитных этих рабов, да еще и любоваться, как умирают эти хмурые, молчаливые крестьяне. Для Кибирова это было развлечением. Но сейчас острее всего было желание выполнить закон кровной мести.