Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

Для чего организму отдавать все свои ресурсы единственному помету или единственному сезону размножения? Тут опять же многое зависит от риска стать жертвой хищников или других внешних причин — особенно от того, насколько вероятность гибели меняется в течение жизненного срока. Предположим, у животного эта вероятность высока в детстве, но как только оно достигнет половой зрелости, оно имеет достаточно шансов прожить долго и не быть съеденным. Тогда взрослым особям есть резон размножаться неоднократно. Так обстоит дело у рыб и большинства млекопитающих. Но если, наоборот, опасна жизнь на взрослой стадии, то имеет смысл «пойти ва-банк» сразу, как только достигнута способность размножаться.

Сезоны тоже играют важную роль. Определенный сезон может быть оптимальным для откладывания яиц или вылупления. Это определяет график в пределах года: возможно, спариваться лучше всего весной или зимой. Тогда возникает вопрос: сколько лет подряд нужно размножаться? Поначалу кажется очевидным, что его стоит оставить открытым — что уж пару лет-то вы еще проживете. Вы могли бы их прожить. Зачем немедленно гибнуть? Но здесь снова вступает в действие рассуждение Уильямса, а также необходимость рассматривать подобные вопросы эволюции с учетом множества особей и многих поколений. Теоретически вам бы хотелось жить и размножаться вечно — по крайней мере с эволюционной точки зрения. Но кто оставит больше потомства — организм, который растрачивает все ресурсы за единственный сезон размножения, или конкурирующий вид, который меньше тратит в настоящем, надеясь снова дать потомство в будущем? Если вы экономите ресурсы сейчас с целью сберечь их «на потом», это вредно для тех животных, у которых мало шансов дожить до следующего сезона размножения. В подобном случае лучше вложить всё в единственный брачный сезон, использовать все преимущества, которыми вы располагаете сейчас, даже ценой выхода из строя после того, как сезон закончен.

Эволюция может наделять виды как долгой жизнью, так и мимолетной. Среди животных 200-летний морской окунь и каракатица — крайние случаи, человек находится где-то посредине. И человек, и окунь созревают достаточно медленно и размножаются на протяжении многих лет, но окунь живет дольше. Это колючая, ядовитая тварь, которую никто не ест. Каракатица, напротив, быстро вырастает и достигает половой зрелости, спаривается в течение одного сезона, а затем распадается в прах.

Продолжительность жизни различных животных обусловлена их риском гибели от внешних причин, скоростью, с которой они достигают половозрелого возраста, и другими особенностями их образа жизни и среды обитания. Вот почему мы можем дожить до ста лет, невзрачная рыба — до двухсот, сосна может прожить от Иоанна Крестителя до наших дней, а гигантская каракатица — со всем ее буйством красок и дружелюбным любопытством — рождается и умирает за пару лет.

Все это, по-моему, проливает свет на вопрос, как у головоногих появилось столь необычное сочетание признаков. У древних головоногих были внешние защитные раковины, которые они таскали на себе, странствуя в океанах. Затем раковины были утрачены [181]. Это повлекло за собой ряд тесно взаимосвязанных последствий. Во-первых, тела головоногих обрели свои диковинные неограниченные возможности. Предельный случай — осьминог, в организме которого почти нет твердых частей и тело которого вместо костей пронизывают нейроны. В главе 2 я предполагал, что эта безграничность, это море возможностей в поведении сыграло решающую роль в эволюции их сложной нервной системы. Не следует понимать это так, что сама по себе утеря раковины создала давление отбора, которое привело к появлению подобной нервной системы. Скорее возникла положительная обратная связь. Возможности, заложенные в анатомии тела, создают возможность появления более тонкой настройки управления поведением. А как только нервная система укрупняется, ее можно использовать для дальнейшего расширения возможностей тела — объединить сенсоры на щупальцах, создав механизм смены окраски и кожного зрения.

Утрата раковины имела и другое последствие: она сделала животных более уязвимыми для хищников, особенно быстроходных рыб, обладающих скелетом, зубами и хорошим зрением. Эволюция двинулась в сторону развития уловок и камуфляжа.

Но если эти трюки хоть раз не сработают, животное не спасется. Осьминог не может рассчитывать на долгую жизнь, особенно с учетом того, что он сам хищник и должен вести активный образ жизни. Он не может просто сидеть в норе и ждать, пока подползет еда. Ему нужно передвигаться с место на место, а на открытом пространстве он беззащитен. Уязвимость делает его идеальной моделью для эффекта Медавара — Уильямса, сокращающего естественную продолжительность жизни; у головоногого она обусловлена постоянным риском не дожить до завтрашнего дня. В результате сложилось это необычное сочетание высокоразвитой нервной системы и чрезвычайно короткой жизни. Обширная нервная система у них развилась благодаря возможностям строения тела и необходимости одновременно охотиться и самим избегать хищников; жизнь их коротка потому, что обусловлена их уязвимостью. Сочетание, казавшееся парадоксальным, обретает логику.

Эту картину подкрепляет недавнее открытие исключения из общей закономерности жизни головоногих — исключения, подтверждающего правило. То, что я говорил об осьминогах, касается в основном мелководных видов, обитающих среди рифов и у побережья. О тех, которые живут в настоящих морских глубинах, известно гораздо меньше. Институт океанологии в бухте Монтерей, Калифорния ( Monterey Bay Aquarium Research Institute, MBARI ), проводит исследования глубоководной среды с помощью телеуправляемых подводных аппаратов, оснащенных видеокамерами. В 2007 году они обследовали выход скальной породы на глубине около мили, возле побережья Центральной Калифорнии [182]. Они увидели плавающую там самку глубоководного осьминога ( Graneledone boreopacifica ). При повторном осмотре около месяца спустя они обнаружили ту же особь, охраняющую кладку яиц. Они стали постоянно наблюдать за развитием кладки. Осьминожиха неизменно обнаруживалась на том же месте. В итоге продолжительность наблюдений за данной особью составила четыре с половиной года.

Эта самка насиживала кладку дольше, чем живет на свете любой другой из известных осьминогов; 53 месяца — это рекорд насиживания среди всех видов животных. (Например, неизвестно, чтобы рыбы охраняли кладку икры более 4–5 месяцев.) Неизвестно, сколько живет этот вид осьминогов, но, как отмечено в докладе Брюса Робисона и его коллег, если срок насиживания у них составляет такую же долю от общего срока жизни, как и у других осьминогов, то получается, что они могут жить до 16 лет.