Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

Наша вторая статья о колонии рассматривает этот случай как пример «переделки природы» — преобразования окружающей среды благодаря поведению обитающих там животных [198] [199]. Работая над этой статьей, мы осознали, что это касается не только осьминогов. Это место, похоже, привлекает и многие другие виды животных. Теперь над ним стоят в воде косяки рыб, шныряющих туда-сюда. Иногда они мешают нам вести съемки. Огромные ковровые акулы приплывают туда и залегают на дно, вероятно, не для охоты на осьминогов — на видео мы засекли, как одна из них эффектно нападает снизу из засады на рыбью стаю. Детеныши акулы еще одного вида в определенный сезон залегают на отвале раковин. Небольшие расписные скаты из семейства рохлевых тоже лежат на дне в этом месте, и по ним ползают раки-отшельники.

Все эти животные сосредоточены здесь в гораздо больших количествах, чем на участках непосредственно по соседству с колонией. Собирая раковины, осьминоги построили своего рода «искусственный риф», и это, по-видимому, привело к развитию необычного общественного образа жизни — в условиях густонаселенности и непрерывного взаимодействия.

Один из возможных подходов к нашим наблюдениям в Октополисе — истолковать их как доказательства того, что осьминоги этого вида (а возможно, не только этого) более общественны, чем представляется людям. На это указывает их сигнальное поведение — смены окраски и демонстративные позы. Накапливается все больше исследований, подталкивающих к этой мысли: их результаты предполагают, что осьминоги больше интересуются друг другом, чем считалось прежде. В 2011 году появилось исследование вида, родственного нашим октопольцам, где сообщалось, что осьминоги способны узнавать «в лицо» сородичей [200]. В более спорной работе 1992 года предполагалось, что осьминоги способны обучаться путем подражания [201]. Другое истолкование, применимое к нашим наблюдениям по крайней мере частично, — что колония представляет собой случайную аномалию. Необычные условия в сочетании с природным интеллектом осьминогов привели к необычному поведению. Осьминогам пришлось научиться управлять своей жизнью в подобной обстановке, и некоторые из возникших при этом видов поведения являются новыми, импровизированными. Им пришлось научиться сосуществовать друг с другом.

Подозреваю, что мы имеем дело с сочетанием старых и новых форм поведения — одни из них существуют издавна, другие представляют собой импровизированные модификации, возникшие из индивидуального приспособления к необычным условиям.

В Октополисе присутствуют несколько элементов, которых обычно не наблюдается в жизни осьминогов и которые имеют прямое отношение к эволюции мозга и психики. Жизнь колонии богата общением и социальной навигацией, а также обратной связью между тем, что делается, и тем, что воспринимается. Осьминоги сталкиваются с необычайно сложной средой, поскольку существенную часть этой среды составляют другие осьминоги. Кроме того, сам раковинный отвал постоянно подвергается манипуляциям и переделкам. Осьминоги кидаются мусором, раковины и другие предметы часто попадают в их соседей. Возможно, они просто чистят гнезда, но это такая форма поведения, которая влечет за собой новые последствия в условиях скученности, поскольку «метательные снаряды», похоже, влияют на поведение тех осьминогов, в которых они попали. В настоящий момент мы пытаемся установить, не кидаются ли осьминоги целенаправленно.

Все это протекает на фоне обычной низкой продолжительности жизни осьминогов — насколько мы можем судить. Осьминоги живут недолго и о потомстве после его вылупления не заботятся. Допустим, наши осьминоги живут до двух лет. В таком случае с 2009 года в колонии сменилось несколько поколений. Множество осьминогов должно было родиться и умереть с тех пор, как мы начали наблюдения, и при этом животные непрерывно воспроизводят все то же сложное полусоциальное поведение. Можно представить себе дальнейшие эволюционные шаги в подобной ситуации. Предположим, взаимодействия между особями еще больше усложняются, коммуникация становится более развитой, а плотность населения еще выше. Жизнь каждой особи еще теснее переплетается с жизнью других, и это начинает отражаться на последующей эволюции их мозга. В главе 7 мы убедились, что продолжительность жизни зависит от ее образа, в особенности от давления хищников. Если бы осьминоги этого вида могли гарантированно прожить на несколько лет дольше, не будучи съеденными, нет причин, почему бы им в дальнейшем не приобрести более высокую продолжительность жизни.

Я не имею в виду, что все это может произойти в Октополисе, — вряд ли. Колония невелика, ее размеры ничтожны относительно экологической ниши, которую занимает вид в целом. Вылупившись из яиц, молодые осьминожки уплывают прочь и не остаются там, где родились. Каждый из них, если выживет, поселяется где-то и начинает кочевать. Так что нет оснований думать, что теперешние обитатели колонии — дети или внуки тех осьминогов, которые жили там раньше. Единственный участок и период в несколько лет с эволюционной точки зрения не значат ничего. Подобные комбинации должны воспроизводиться в крупных масштабах на протяжении тысячелетий, чтобы дать значимый эффект. И все же колония проливает свет на одну из возможных перспектив эволюционного пути осьминогов.

Книга подходит к концу. Давайте оглянемся назад, на эволюцию тела и ума. Древнейшие, самые замшелые вехи были описаны в главе 2: древние способности к ощущениям и поведению, эволюция животных из одноклеточной жизни, первые нервные системы. Вскоре после появления двусторонне симметричных животных на древе жизни возникла развилка: одна ветвь привела к позвоночным, а другая к широкому спектру групп беспозвоночных — насекомых, червей, моллюсков.

Двусторонняя связь между чувством и действием характерна для всех известных живых организмов, включая одноклеточных. При переходе к первым животным, обладающим нервной системой, механизм внешнего восприятия и обмена сигналами обратился вовнутрь, обеспечив координацию внутри новых укрупнившихся живых единиц. Какова бы ни была первоначальная функция нервной системы, на границе эдиакарского и кембрийского периодов возникли новый режим поведения животных и такое строение тела, которое позволяет его. Между организмами возникли новые взаимосвязи, в первую очередь «хищник — жертва». Древо продолжало ветвиться, в ряде случаев увеличился мозг и осуществилось два эксперимента по созданию крупных нервных систем — один в ветви позвоночных, другой в ветви головоногих.

Напомнив эти общие контуры, я обращусь к некоторым особенностям древа жизни, которые обретают новое значение, если заново взглянуть на них теперь. Речь идет о тех частях древа, которые становятся заметны, если ближе рассмотреть те ветви, которые в начальных главах обозревались лишь издали. Например, рассматривая позвоночных, мы обнаруживаем среди них себя и других млекопитающих. Но млекопитающие — не единственные позвоночные с высокоразвитым интеллектом. Рыбы и рептилии способны вытворять удивительные вещи, но главный пример, который приходит мне на ум, — птицы, такие как попугаи и врановые. Мозг всех позвоночных являет собой «вариации на тему», он имеет много общего, но и расхождения достаточно глубоки. Общий предок птиц и человека — пресмыкающееся, жившее, вероятно, около 320 миллионов лет назад, еще до эры динозавров [202]. С того времени у позвоночных несколько раз независимо эволюционировал большой мозг. В главе 3 я писал, что история увеличения мозга имеет в общих чертах форму рогатки, одна ветвь которой ведет к позвоночным, вторая — к головоногим, но это было упрощение. При ближайшем рассмотрении ветвь позвоночных сама обнаруживает значимые внутренние развилки.