Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Был это великолепный темно-коричневый экземпляр, с большими пятнами по всему телу и длиною полтора метра. Он имел непропорционально большую голову и длинный хвост.

— Хороший выстрел! — похвалил я казака.

— Служу в команде кавалерийских стрелков! — ответил он с гордостью. — В нее определяют тех, кто стреляет самым наилучшим образом. Между прочим, мы постоянно охотимся на крупного зверя в лесах Северной Маньчжурии. Уже приобрел сноровку.

Казаки быстро содрали шкуру, которую я приобрел за десять рублей для музея.

Когда мы приехали в родную деревню больного казака, я был вынужден провести там три дня, потому что мой конь сильно ударил себе копыто, которое распухло. Провел я это время на охоте, так как озеро, поэтически описанное больным казаком, кишело утками. Я воспользовался этим, не щадя пороха и дроби.

Остановился в хате старосты и, поэтому не видел своего спутника по путешествию, жившего на другом конце деревни, растянувшейся почти на три километра. Впрочем целый день я шатался с ружьем по берегам озера, многочисленных ручьев и маленьких речек, вытекающих из него.

Однажды я возвращался домой уже после заката солнца. Сильно устал, так как целый день охотился, взяв из дому только хлеб, немного сушеного мяса и плитку шоколада. Уселся я таким образом на камне в кустах на берегу ручейка и решил немного отдохнуть, так как отделял меня от села самое меньшее час ходьбы.

Отдохнув полчаса, я снова мог двигаться дальше, когда внезапно донеслись до меня отзвуки шагов и разговор людей, идущих другим берегом ручья. Я присел снова. Услышал грустный голос женщины, дрожащий от сдерживаемых рыданий и прерываемый время от времени негодующим мужским баритоном.

Говорящие приблизились и, ступая тропинкой, ведущей к озеру, проходили близко от моего невольного укрытия.

Женщина говорила тихим, безнадежно печальным голосом.

— Я не смела воспротивиться… Мачеха велела идти замуж — пошла, чтобы не быть обузой в доме. Горе у нас все-таки, нужда!..

— Но клялась, что будешь ждать меня! — взорвался мужчина и задохнулся в кашле. — Клялась?

— Клялась… — отозвалась эхом женщина.

— Клялась! — издевательски засмеялся мужчина. — Что с того, что клялась? Предала меня!.. Вышла замуж!.. Замуж!.. За моего отца!.. Понимаю!.. Богатый и щедрый для молодой жены, а я — солдат, бедняк!.. Эх, какую обиду ты мне причиняешь!.. Нет слов, чтобы высказать мою печаль, мою муку… Боюсь даже этих слов, так как это слова проклятия и ненависти!..

Женщина что-то еще говорила, но уже я не слышал этого, так как они пошли дальше, а ветер зашумел в тростниках и ветвях кустов. Я вылез из своего укрытия, откуда помимо воли подслушал печальный разговор двух несчастных, и узнал своего товарища по путешествию — казака, который, тяжело раненный, ехал в родимую деревню на отдых и за любовью.

Какое-то тревожное любопытство заставило меня назавтра появиться у моего случайного попутчика по путешествию.

Я застал его на подворье, осматривающим колеса телеги. Он обрадовался, увидев меня, но вскоре впал в грустное раздумье. Он пригласил меня на чай, традиционно сибирское, а в общем-то азиатское угощение.

Мы вошли в хату. Всюду был виден крестьянский достаток. У стен стояли тяжелые сундуки с разным имуществом. Стол был накрыт чистой вышитой скатертью; в правом углу висело много икон в серебряных окладах с горящей перед ними день и ночь лампадкой. Образа были украшены рушниками и искусственными цветами яркой расцветки. На стенах висело большое зеркало и какие-то картины в черных рамах. Пол из гладко выстроганных досок светился чистотой, также как лавки и столы. Было понятно, что жизнь в этой хате устроена навсегда и течет нормальным ходом. Через двери, ведущие в другую комнату, я заметил на полу и на стенах ковры домашней работы, широкую кровать с целой горой подушек, от огромной до совершенно маленькой, пригодной пожалуй для детской колыбели; подушки лежали одна на другой и создавали башню, поднимаясь почти до низкого потолка из кедровых досок. Всюду на стенах висели ружья, револьверы, сабли и охотничьи ножи. Было это самым лучшим напоминанием, что находился я в казачьей хате, так как казаки, всю жизнь относящиеся к военной касте, имеют пристрастие к оружию всяческого рода, старательно его собирают и сохраняют. Эта казачья каста поддерживала перед большевизмом собственную боевую традицию, украшенную кровавым эпосом, этой наполовину легендарной, наполовину настоящей историей казачества, воинственные инстинкты которого загнали его вплоть до Иртыша, в Присаянье, на Байкал, Амур, на берега Уссури.

Молодой печальный казак, проведя меня в дом, позвал своих. Немного погодя вошла молодая щуплая женщина с гладко зачесанными черными волосами и темно-карими глазами. Мне бросилась в глаза матовая бледность ее лица и горькие морщинки около полных, красиво скроенных губ. Она была одета в темное платье, руки же держала на фартуке, почти судорожно стиснув пальцы. Войдя, она бросила на молодого казака взгляд, полный испуга и боли.

«Это она! — подумал я. — Это та, которая клялась ждать молодого сына, а вышла замуж за старого отца…»

Вскоре пришел из лесу сам хозяин. Был это громадный казак, широкий в плечах, с густой седой шевелюрой. В его горячих серых глазах блестела веселость и жажда жизни.

Он приветствовал меня с достоинством и, пригласив к столу, произнес с неприятной иронией:

— Благодарю вас за лечение этого заморыша! Слабые теперь люди ходят по земле! В мои времена на такие раны не обращали внимания. Я получил две такие дыры в грудь и пулю в ногу во время Турецкой войны и, видите, что и сейчас в полном порядке!

Он засмеялся громко и добавил.

— Я молодой, моложе моего сынка, поэтому год назад женился повторно. Наверное, сын хвалился своим отцом перед Вами?

— Поздравляю Вас, — ответил я, — но ничего не слышал об этом от него. Однако, думаю, что Вы не имели таких дыр, какую в груди молодого человека пробуравила китайская пуля. Рана очень серьезная и ему необходимо лечиться очень долго, обращая внимание на состояние своего здоровья.

Я замечал не раз во время чая, как старик подозрительно и злобно поглядывал на молчаливую жену и на тоскливое осунувшееся лицо сына. Эти грозные поблескивания в веселых, энергичных глазах старого казака ужаснули меня. Я почувствовал и понял интуитивно, что достаточно какой-то более серьезной причины, чтобы в сердце седого великана пробудился дикий, хищный зверь. Не мог я не отметить также, что практически и в физическом плане был он более сильным, чем смертельно пострадавший, благодаря ему, сын.

Время, проведенное в этой семье, показалось мне не слишком приятным. Я чувствовал, что из всех углов этого богатого дома выглядывает несчастье, дышащее ужасом, висящим в воздухе. У меня создавалось впечатление, как если бы приближалась буря, а идущие впереди нее тяжелые черные тучи, сильные порывы вихря и первые, еще далекие раскаты грома и молнии уже приближались.