Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Стало быть, я облегченно вздохнул, когда наконец, закончилось угощение, и я смог попрощаться с семьей, над которой, в чем я не сомневался, нависло близкое и неизбежное несчастье. Однако я не думал, что так скоро оно придет во всей своей жестокой беспощадности.

В тот же самый вечер, когда я упаковывал свои вещи, так как назавтра собирался выезжать дальше, ко мне ворвался мой хозяин, староста.

— Господин! Золотой, хороший господин! — восклицал он, дрожа всем телом и почти плача. — Быстрей, быстрей! Произошло несчастье! Помогите! Этот молодой казак, который приехал вместе с Вами, застрелился.

Я схватил с собой аптечку и выбежал за старостой. В первой комнате, на широкой лавке лежал казак.

Белая полотняная рубаха его была залита кровью, которая тяжелыми каплями падала на пол. Он был без сознания и лежал навзничь с синим лицом, крепко стиснутыми губами, а открытые глаза его смотрели прямо перед собой неподвижными, грозными зрачками.

Я сразу понял, что немного будет здесь для меня работы, так как смерть уже опередила мня. Взялся за пульс. Еще он чувствовался слабо, но с каждым ударом слабел и, наконец, умолк навсегда. Тяжелые веки, медленно и как бы вынужденно, начали опускаться, лицо побледнело и набрало прозрачности и воскового цвета. Я огляделся.

Боялся сказать правду, потому что считал, что молодая казачка не вынесет этого и взорвется, пробуждая бурю в сердце мужа.

Но женщины нигде не было. Заглянул в соседнюю комнату — она была пуста!

— Кого вы ищите? Жену? — спросил меня мрачным голосом старик. — Нет ее… Она вышла перед вечером и еще не вернулась…

— Тем лучше! — ответил я. — Не будет отчаиваться, так как должен Вам сообщить, что умер Ваш сын.

Старик ни одним движением не выдал своих чувств, только поднял на меня сверкающие глаза и пробормотал:

— Уже не будет отчаиваться, эта проклятая женщина. Отравила жизнь и мне, и ему! Но уже теперь не принесет никому несчастья… Конец!

— Что с ней стало? — спросил я, чувствуя, как холод закрадывается мне в сердце. — Что случилось?

Казак долго молчал, а потом, стискивая руками голову, прошептал:

— Утопилась…

Назавтра мы допоздна бродили берегом вьющейся реки, вытекающей из озера, которое сияло в блеске луны, как жидкое серебро. А в этой серебристой глубине нашла упокоение молодая женщина с грустным лицом, та, что поклялась и нарушила клятву. Проезжая берегом, помимо воли, всматривался я в быстро мчащийся поток и спрашивал, не мигнет ли где-то мне на мели или в прибрежных камышах черное платье утопленницы и ее бледное лицо, заклейменное болью… Но река мчалась дальше и скрывала тайну в своих водоворотах и пене, выбрасывая ее высоко в воздух, где течение ударялось с бешенством о камни и сваленные стволы старых истлевших дубов.

Пробираясь по Уссурийской тайге с места на место, в зависимости от сведений, какие я получал о новых месторождениях каменного угля или золота, случилось мне однажды ехать обычной лесной тропой, рекой Бикин и ее мелкими притоками. Река Бикин впадает в Уссури и разделяет горные хребты Санку и Цифаку, имея свои истоки на Западных склонах Сихотэ-Алиня.

Угля здесь не найдено, зато в руслах мелких притоков Бикина природа собрала золото. Это, по правде говоря, не Клондайк, но люди авантюристического склада и с великой жаждой разбогатеть, возлагали много надежд на золото скрытое в недоступной тайге на Бикине.

Я почти ежедневно встречал на своей дороге следы работ проспекторов, этих подвижных и беспокойных искателей золота: взорванные, истреблённые порохом скалы и каменные кучи, глубокие канавы и шахты, водоотводящие канавы для высушивания площадок, которые предположительно содержали золотой песок. Разбросанные среди камней и в кустах консервные банки и жестянки из под нефти, куски ржавого железа, остатки вагонеток для перевозки земли, какие-то поломанные железные трубы и убогие сараи — все свидетельствовало о кипящей здесь некогда человеческой работе, но те, что оставили, по-видимому, воспоминания после себя, уже давно ушли; на их место пришли другие. Одиночки или небольшие группы, состоящие из разных индивидов, чаще всего с криминальным прошлым, углублялись в дебри, чтобы обманув бдительность полиции и горной инспекции, в течение лета и осени рыться в земле, стоя по пояс в воде и вымывая из песка золото, хотя бы только в таком количестве, чтобы прожить до следующего лета и… затем повторить то же самое. Такие люди строили норы в земле, копали для себя шахту, слабо укрепленную срубленными деревьями; работали, не имея никаких других желаний, кроме отыскания золота и чтобы полиция миновала их убежище.

Эти люди никого не трогали, погрузившись в свою шахту, как рак-отшельник, и всех боялись. Когда я случайно встречал их в глухом лесу, никогда они не признавались сразу о роде своих занятий, но уверяли, что они охотники или рыбаки и, в зависимости от места встречи, показывая несколько шкурок белок или хорей или сушеную рыбу, развешанную на шнурах рядом с убежищем.

Но в кустах и в лесной чаще таились и другие индивиды. Были это небольшие, насчитывающие две или три особи, летучие, не связанные между собой, банды грабителей. Они охотились на искателей золота; после же успешных нападений, они были вынуждены сохранять большую осторожность, потому что другие подобные им банды, всегда планировали атаку на счастливых грабителей. В этом году, когда я ехал через Бикинскую тайгу, ужасом был для всех бандит, известный под прозвищем «Одноглазый». Имя это ужасом и угрозой пронизывало нелегальных и даже легальных жителей тайги, так как «Одноглазый» умел нападать неожиданно и всегда успешно для себя, был жестоким и беспощадным для противников, грабя их до последнего зернышка золота, до последней рубашки, причем он пытал строптивых и укрывающих свою добычу, а позже всегда перерезал горло.

При этой операции он обычно говаривал своим пяти помощникам, таким же извергам, как и он сам:

— Убивать всех, чтобы никого не осталось ни для мести, ни для болтовни!

Однако я не слышал о нем еще тогда, когда покинул маленькую безлюдную железнодорожную станцию, углубился в тайгу, встречая в дороге достаточно редкие украинские деревни выходцев из-под Днестра, привезенных сюда российской властью для колонизации края.

Вспоминаю горячий июльский полдень, когда я въезжал в маленькую деревню, насчитывающую десять хат, на левом берегу Бикина. Никто не выходил из дома при виде моей скромной экспедиции, состоящей из трех людей и пяти коней. Женщины, выглянув через окно, тотчас же прятались, даже дети не показывались на улице. Я задержался у одного из домиков, который показался мне более чистым и богатым, и постучал в ворота. Долго никто не отвечал мне, хотя и было слышно, что кто-то несколько раз хлопал дверями, выходящими на подворье, привязывал рвущегося на цепи пса и что-то бормотал вполголоса.