Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Первым моим желанием было спасти несчастного, но один из моих проводников, давно живущий в Амурском Округе, улыбнулся и произнес:

— Прошу Вас не принимать так близко к сердцу этот кажущийся ужас! Так гольды подвешивают своих покойников. Это является формой погребения.

Так было и в самом деле. Мы попали на похороны гольда, который умер от чрезмерного пьянства.

Останки помещают между двумя половинками березовой коры, содранной с дерева очень искусно. После этого импровизированный гроб обвязывают ремнями, а затем подвешивают его на верхних ветвях дерева, где он должен висеть до времени, пока не сгниет или порвется от старости ремень, и гроб не упадет в высокую траву. Гольдская практика показывает, что промежуток времени, необходимый для полного сгнивания ремня, является достаточным для полного исчезновения тела умершего, от которого остаются тогда только кости. Часто мне приходилось видеть висящие на деревьях гробы, в которых устраивали себе гнезда скальные ласточки, разные мелкие птички или даже белая полярная сова ( Nyctea nivea ).

Жизнь всегда беспощадна. Ничто ее не интересует, и не волнует смерть. Она огибает ее, как обходят груду камней, загораживающих дорогу. Равнодушие природы, с точки зрения смерти, является необычным, но эта ее черта не свойственна людям. Те чувствуют инстинктивное отвращение, страх перед бездонной пропастью смерти, предчувствуя на ее дне или неизвестную новую жизнь, или небытие.

Когда покойник уже спокойно колыхался под кроной дерева, освещенный снизу кровавым блеском костра, шаман подошел к гольдам и, усевшись, принял от самого старейшего из них кусок мяса и стакан алкоголя. Когда он поел и выпил, тогда только поднялись гольды со своих мест и приблизились к нам, приветствуя и интересуясь нашей дорогой и намерениями.

Немного погодя уже сидели мы в окружении гольдов у костра. Я с интересом вглядывался в их серьезные, разумные лица, совершенно лишенные улыбки. Не знаю, чем это объяснялось, или какими-то атавистическими особенностями психики, или также… алкоголизмом, так как часто наблюдал, что хронические закоренелые пьяницы обычно весьма серьезны и совершенно не склонны к шуткам, смеху и остроумию, однако, это наблюдение относится исключительно к россиянам, среди которых часто встречаются горькие пьяницы.

Когда луна уже была высоко, шаман снова приступил к своим занятиям, так как похороны состояли из четырех частей. Первая состояла в приготовлении гроба к завешиванию его вместе с останками на кладбищенском дереве. Другие были более запутанные и трудные, а именно: ублажение духов других покойников, уже покоящихся или вернее — висящих здесь, чтобы они благосклонно приняли нового соседа, взывание духа умершего для взаимопонимания с семьей и приятелями и, наконец, самая приятная часть — погребальный пир, или так называемая «изана».

Шаман, поднявшись от костра, начал «менять» одежду. Снял с себя все яркие лоскуты и ленты из красной и желтой ткани, заменяя их шнурками, ремешками и цепочками с привязанными к ним амулетами, кореньями разных растений удивительной формы, цветными камешками, обломками человеческих костей, медвежьими клыками и другими «таинственными» и колдовскими предметами; на голову надел широкую шляпу из оленьей шкуры, взял бубен и пищалку из кости, на плечи закинул мешок с дарами: там были бутылки со спиртом, несколько пачек табака, трубки, соль и бобы.

Сцена началась с какой-то колдовской пьесы. На поляне, среди высоких деревьев, горел костер, бросая кровавый свет на стволы деревьев, дрожа и мерцая на листьях. Молчаливый круг людей в мрачных и сосредоточенных позах чернел на фоне горящего костра. Лица их были красными от блеска пламени.

Поодаль, в густой траве, шаталась неустойчивыми шагами, освещенная только с одной стороны, фигура шамана. Он ходил с головой, поднятой вверх и время от времени выкрикивал пронизывающим голосом:

— Yin, Yin! — сопровождая крики ударами бубна.

Мой помощник объяснил мне, что шаман таким образом обращается к каждому из покойников, чтобы его слышали. Я начал вглядываться в деревья и заметил в разных местах уже давно подвешенные гробы, частично заслоненные ветвями и густой листвой.

Шаман сорок раз ударил в свой бубен и столько же раз выкрикнул таинственное слово. Наконец, он умолк, расположился так, чтобы все покойники могли его слышать и начал длинную речь хриплым, гортанным голосом, время от времени прерывая ее игрой на пищалке и тарахтением бубна.

— Yin Szumgu Tamaz, — произнес он, наконец, торжественным голосом, и должно было это значить, что души покойников собрались, чтобы принять жертву.

Шаман открыл одну бутылку спирта и, очерчивая ею полукруг, вылил на траву немного драгоценной жидкости, после чего поднес ее к губам и, сделав глоток, снова вылил спирт на землю, после чего совершил следующий глоток. Такие действия шаман совершил с двумя бутылками шесть раз.

Однако я заметил, что был он опытным и ловким человеком, так как выливал торжественно на землю по нескольку капель, а глотки же тянул долгие и глубокие. Из этого можно судить, что души умерших в этот вечер напиться не сумели, зато шаман… напился в стельку.

После алкоголя дошла очередь до табака, которым колдун по-приятельски поделился с покойниками, даже порядочную щепоть соли вложил он себе в губы, только не коснулось это трубки и бубна.

После церемонии начались ритуальные танцы шамана.

Шаман, несомненно, обладал хореографическими способностями. Высоко и ловко скакал, совершая в воздухе разные движения руками и ногами; топал в такт быстрого ворчания бубна, вращался на одной ноге так быстро, что трудно было различить его лицо. Он танцевал долго, невероятно вспотел и начал, не прерывая танца, сбрасывать с себя амулеты, шляпу и верхнюю одежду, наконец, обнажился до пояса, но все еще танцевал, размахивая худыми руками и конвульсивно поворачивая голые плечи. Потом остановился сразу, как какая-то четкая машина и, схватив одежду и ремешки с амулетами, подошел к гольдам и объявил им, что души мертвых приняли жертвы, а значит будут благосклонны к новой душе.

Колдун снова напился чая, несколько остыл, оделся, потянулся к стоящей, для общего употребления, миске с водкой, закусил куском жареного мяса и снова поднялся.

В этот раз он ничего на себя не надел. Только взял две маленькие дощечки с вложенной между ними, тонкой, как бумага, полоской белой березовой коры и, тихим шагом, отошел в сторону подвешенного им покойника. Стоял там долго, молчал как бы в сосредоточенности, поскольку это не было результатом действия водки, потом же мы услышали слабый звук, подобный гудению комара. Шел он издалека, и я подумал тогда, что шаман издает его с помощью дощечек, которые вложил в губы.