Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Хозяин и мои люди вскочили.

— Погоня? — упал короткий вопрос.

— Поручик Носов! — шепнул беглец. — Уже близко…

Установилось долгое молчание. Наконец Лысаков, еще ниже опустив голову, поднялся и воскликнул:

— Иди за мной…

Вышли. Спустя час Лысаков вернулся. Был он измазан в грязи, одежда была порвана в нескольких местах, как если бы пробирался через чащу, колючки и кусты.

— Уже? — спросил Каландаришвили.

Тот кивнул головой в молчании и уселся у стола.

Вскоре застучали копыта нескольких лошадей, и раздался сильный стук в дверь. Мы все вздрогнули.

— Открывай, открывай! — раздались голоса солдат.

Хозяин направился к дверям, но жена задержала его за руку и сказала твердым голосом:

— Переоденься и хорошо спрячь одежду и ботинки! Сама отворю.

Оба вышли из избы. Спустя минуту с громыханьем винтовок и тяжелой обуви, вошло несколько людей. Во главе их был небольшой рыжий офицер, Носов, с лицом, покрытым веснушками.

Он остановился и внимательно посмотрел на нас и, наконец, спросил шепеляво:

— Где Лысаковы?

Мои люди молчали, стоя в покорных и испуганных позах.

— Вышли, но вскоре будут! — ответил я.

— Ты кто? — бросил вопрос Носов, окидывая меня взглядом с ног до головы.

— А ты кто? — спросил я в свою очередь. — На тебе офицерские погоны, а болтаешь как хам… Наверное, украл где-то эти эмблемы офицерские, предписывающие вежливость и лояльность.

Он сразу смешался, наклонился, в его глазах мелькнул страх, поднял ладонь к фуражке и представился:

— Поручик Носов из гарнизона Погиби.

Последовало знакомство, при котором я подтвердил свою личность показанием документов с подписью Генерал-Губернатора и других высших чиновников Края.

Носов струхнул окончательно, но когда напился чаю с аракой, которая была при нем, снова стал наглым и невоспитанным. Он называл арестантов не иначе, как псами и канальями. Одного же из моих кучеров, который подвернулся ему под руку, внезапно ударил. Я поразился, что этот небольшой, худой человек одним ударом свалил на землю моего рослого крепкого, как дуб, кучера, из уха которого полилась кровь.

— Надеть всем кандалы! — приказал Носов.

Приказ выполнили в мгновение ока, после чего все, кроме меня, стояли уже с цепями на руках. Они были даже на маленьком Михалке, которого это, видимо, забавляло, так как он ожесточенно звенел кандалами, потрясая маленькими ручками.

— Тихо, ты, щенок! — заорал на него Носов и ударил ногой.

Мои помощники съежились еще более, а родители понуро смотрели в сторону разъяренного офицера.

— Обыскать весь дом! — проревел Носов.

Спустя несколько минут один из солдат принес найденную в овине одежду и ботинки Лысакова со свежими следами грязи.

— Был ли здесь кто-то? — спросил Носов.

— Нет! — прозвучал ответ.

Носов злорадно усмехнулся и поднял глаза на меня. Я подумал, что он начнет меня расспрашивать, но тот сориентировался, а может не хотел таким простым способом уладить дело.

— Ты видела здесь кого? — спросил он у хозяйки. — Ты? Ты? Ты?

Один за другим падали вопросы и звучал один ответ:

— Нет!..

— Отлично! — загоготал офицер. — Взять этого маленького щенка и всыпать ему пятьдесят нагаек!

Мое заступничество не помогло. Офицер показал мне книжицу с предписаниями для гарнизона и перечислением прав и способов наказания заключенных.

Солдаты схватили Михалку и выволокли его во двор. Родители страшно побледнели, и нервная судорога пробегала по их лицам. Когда раздался отчаянный крик ребенка, Лысаков поднял угрюмо глаза на офицера и шепнул:

— Не бейте ребенка, господин поручик, все скажу…

Этому шепоту ответили рыдания матери и нетерпеливый звон кандалов других арестантов.

— Хватит там! — крикнул офицер. — Перестать!

Солдаты ввели плачущего и воющего от боли Михалку.

Я вышел из избы потому, что не хотел видеть следствия, а также фигурировать в роли свидетеля.

Когда я вернулся в дом, обнаружил там большие перемены.

Лысаков, лежа в кровати, метался в горячке, кричал, стонал и проклинал. Он получил сто пятьдесят ударов тяжелой нагайкой, у него был изорван в клочья хребет и потерял он много крови. Мои люди получили по пятьдесят кнутов и не были годны к дальнейшей дороге. Офицер забрал жену Лысакова с собой, как очевидца прибытия в их усадьбу беглеца Власенко, которого нашли укрывшимся среди кочек болота, в километре от поселения.

Смертельно испуганный маленький Михалка, плакал навзрыд в темном углу комнаты, боясь приблизиться к отцу, мечущемуся в горячке и выкрикивающему невразумительные слова.

Я провел там еще два дня, делая перевязки покалеченному хозяину и моим людям. Наконец выехал, но уже не на север, а назад, до Погиби, где был вынужден искать для себя новых помощников и кучеров.

Когда я прибыл в поселение Погиби, меня принял капитан, начальник гарнизона, которому я рассказал о происшествии в поселении и о грубости и зверстве Носова.

Капитан помрачнел и уведомил меня решительным голосом:

— У нас существуют четкие правила в отношении арестантов, от соблюдения которых мы отступать не можем! Впрочем, Вы, не знаете этих людей: это звери, в чем, Вы, вскоре убедитесь.

Мое вмешательство в дело Лысакова, возымело для меня самые наихудшие последствия. Власти так повели дело, что в Погиби я вообще не смог найти людей для дальнейшей своей экспедиции. Вынужден был посылать гонца в Дуэ, в Главное Тюремное Управление, откуда пришел четкий приказ на имя капитана. На это у меня ушло около недели, которую я употребил для знакомства с типами жителей этого наиболее выдвинутого на север поселения на Сахалине. Его население состояло из бывших арестантов, которые уже отбыли сроки изгнания, либо различных элементов, прибывших с континента. Это были преимущественно авантюристы в прошлом, очень пестром и таинственном. Отчасти они занимались рыболовством, порой доплывая на маленьких парусниках вплоть до Острова Святого Иоанна в Охотском Море, где ловили рыбу и охотились на тюленей и китов, занимаясь отчасти контрабандой, нелегальным изготовлением спирта, торговлей с туземцами и перевозом беглецов с Сахалина на континент. Я встречал здесь: россиян, армян, грузин, татар, греков и турков. Эта международная банда, как омерзительный нарост или отвратительный паразит существовала на теле несчастных жителей Проклятого острова мук, слез и зверства.

На пятый день пребывания в Погиби ко мне заехала жена Лысакова. У нее были еще более широко открытые и отчаявшиеся глаза, трагично стиснутые губы и бледное, как мел лицо. Она уселась и, по обычаю арестантов, долго молчала, укладывая в голове предложения и приводя в порядок мысли. Наконец она молвила: