Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Старый рыбак поведал мне, что такие явления случаются в северных морях, но в последнее время повторяются все чаще. Он мне рассказал также, что в этом году шаманы совершают человеческую жертву злому духу, который обосновался в водорослях Северного Моря в месте, указанном шаманами. Айны должны выбрать между собой юношу и девушку, посадить их вместе с умоляющими дарами в большую лодку и доставить в открытый океан, откуда в маленькой парусной лодке жертвы направляются на север, на поиски места, где поселился Дух Моря.

— Если они его найдут, — продолжал рыбак, — отдадут ему дары, а он уже пошлет им легкий ветер, который донесет их до родного берега.

Так говорил старый айн, но я не сомневался в одном, что прежде чем молодая пара найдет Духа Моря, волны Северного Тихого Океана проглотят их вместе с лодкой и с парусом из тюленьих шкур.

Я встречал среди айнов довольно много христиан, православного вероисповедания, но христианство это удивительным способом было смешано с язычеством первобытных кочевников.

В северной части Сахалина я встретил несколько поселений арестантов, выпущенных из тюрьмы, которые получили разрешение на закладку собственных усадеб.

Более всех на север была выдвинута усадьба Лысакова. Хорошо построенный дом из кедровых бревен, с большими окнами и с высоким забором, охраняющим доступ к нему, состоял из трех комнат, кухни, широких сеней; несколько хозяйственных построек размещались рядом.

Хозяин, привязав яростно лающих и рычащих собак, отворил ворота, впустил нас, затем снова наглухо закрыл их. Это был невысокий широкоплечий мужчина с длинной, выглядящей аккуратно, уже седеющей бородой, коротко остриженными волосами и сухим аскетическим лицом. Он совершенно избегал моего взгляда, говорил мягким, кротким голосом, так удивительно не вяжущимся с его угрюмым лицом. Он был очень вежлив и гостеприимен. Меня быстро разместили в светлой и чистой комнатке, где стояла белая кровать из строганых досок, такой же стол, несколько табуретов и широкая лавка, покрытая медвежьей шкурой.

Хозяин подвел ко мне и представил свою семью. Жена поселенца, высокая худая женщина, с гладко зачесанными волосами и пробором посреди головы, обладала большими бесцветными, холодными и пытливыми глазами и удивительно свежими, красными, крепко сжатыми губами. Когда она улыбалась, во рту сверкали большие, ровные и белые зубы. У этой пары был сын, семилетний Михалка, рыжий как пламень, подвижный мальчуган с веселыми плутовскими, голубыми глазами.

Я провел в доме этих людей несколько дней, так как объезжал окрестности, пытаясь найти на болотах и озерах какие-то следы нефти, о которой имел информацию от властей в Дуэ. И конечно мне представилось больше возможностей, чтобы ближе присмотреться к жизни этой необычной семьи.

Прежде всего я заметил, что хозяин, с момента нашего прибытия в его усадьбу, не расставался с топором, который постоянно был заткнут у него за поясом. Также не ускользнуло от моего внимания, что Каландаришвили и два кучера обменивались между собой многозначительными взглядами и, порой, посматривали на Лысакова ненавидящими глазами. Проезжая через лес со своим грузином, я начал разговор о Лысакове. Он говорил уклончиво, но, видя, что я не отступаюсь, начал говорить, с нахмуренными бровями и необычным для него мрачным голосом.

— Лысаков, бывший арестант, несколько раз убегал с Острова, был наказан тремястами розгами и даже был отмечен раскаленным железом. Ему было тяжело на каторге, долго держался, но, наконец, сдался… Плохо это, подло, никчемно!..

— Что же такого он сделал? — спросил я.

— Согласился быть катом! — воскликнул грузин, стискивая пальцы и скрежеща зубами. — Арестанты вынесли ему смертный приговор. На него было совершено нападение и ему было сломано несколько ребер и рука, но он вырвался, и тогда власти поселили его в тюрьме с другими катами. Лысаков, однако, был самым лучшим из них, так как никогда не старался издеваться над наказываемыми, а порой, наказывая слабых и старых, делал это достаточно милосердно, за что сам несколько раз получал хлысты от властей.

— В таком случае, за что ненавидите его? — спросил я снова. — Ведь я видел, как вы на него смотрите!

— Приговор смерти висит над Лысаковым. Правда, что мы его ненавидим, ведь быть катом — позор для арестанта. Из-за трусости Лысаков был более милосердным. Но и это не спасет его и он должен погибнуть… раньше или позже! И поселился он здесь, на этом пустыре, так как здесь никогда не бывают арестанты…

Я испытующе взглянул в глаза Каландарашвили, который сразу же опустил глаза. Это движение было настолько красноречивым, что я решил не выпускать из виду своих «разбойников».

Одно обстоятельство в доме поселенца не могло ускользнуть от моего внимания: Лысаков и его жена, отбывшая десять лет изгнания за отравление, никогда не разговаривали между собой. Изредка только обменивались несколькими словами и снова впадали в задумчивость и молчание, он — никогда не поднимая глаз, она же — постоянно глядя перед собой широко открытыми зрачками, как казалось мне, насквозь пронизывающими человека, и полными звериной бдительности и тревоги.

Слишком много страшных вещей произошло в жизни этих двух людей, слишком суровой и тяжелой была их мука в течение ряда лет, чтобы могли они осмелиться открыть, друг перед другом души, полные мрачных переживаний и мыслей. Жили они, с дня на день избегая темной и мрачной области воспоминаний и не имея надежды на будущее, как не могло быть никакого будущего у этих двух людей, связанных брачными узами по приказу властей и лишенных права покинуть Проклятый остров.

Имея сына, могли ли они надеяться на лучшую долю? Но и на это не могли они рассчитывать, потому что детей из арестантских семей неохотно выпускали на континент, где смотрели на них, как на подонков общества, на париев, на особей из касты, покрытой вечным позором.

Впрочем, родители знали, что рожденный на Сахалине «вольный» гражданин, будет обязательно втянут в бурную, морально нездоровую жизнь Проклятого острова изгнания и муки, и станет тем или другим способом обитателем тюрьмы.

Однажды во время обеда внезапно отворились двери, и вошел какой-то человек, нет, призрак человека! Он был в лохмотьях, почти съеден насекомыми, весь в коростах и ранах, с покалеченными босыми ногами, с темным и истощенным лицом, лихорадочно сверкающими глазами, давно не знавшими сна. Вошел и, остановившись у порога, крикнул охриплым голосом.

— Сарынь… [25] Тюремное жаргонное выражение, употребляемое как клич (пароль) среди беглецов из тюрьмы. Воды!