Надежда Дмитриева - Псинка

Ребята спорили с ожесточением.

Сережа, вихрастый, быстроглазый мальчуган лет двенадцати, только что вернулся с собачьей выставки, куда ходил со школой, и с великим запалом рассказывал братишке с сестрой о том, что он там видел.

Тася, востроносенькая, рыженькая, вся в веснушках и с косичкой хвостиком, слушала недоверчиво и, по своему обыкновению, оспаривала каждое слово.

А Андрейка, скромный круглоголовый пузырь, открыв рот, влюбленными глазами смотрел на брата, налету подхватывая каждое его слово.

В углу сидела двухлетняя Лялька и аккуратно пеленала тряпочную замызганную куклу в бесчисленные пестрые лоскутки.

— Самая умная собака — бульдог, — ораторствовал Сережа, сидя верхом на стуле и зацепившись ногами за его задние ножки. — На свете нет породы умнее бульдогов. Вопервых, верные. Необыкновенно верные! Вовторых, сторожа отличные…

— А втретьих, уроды, — ехидно вставила Тася, сморщив тупой носик, густо усеянный веснушками. — Нос пятачком, зубы торчат… У-у, гадины твои бульдоги!

— Сама ты после этого гадина! — разозлился Сережа не на шутку. — И вовсе не уроды, и глаза у них совсем человечьи. Только что говорить они не умеют, а понимают все как есть.

— Понима-а-ют! — ехидничает Таська. — Только бы за пятку ухватить. Злюки!

Таська вовсе уж не так уверена, что бульдоги глупые от природы, а спорит больше из упрямства, так сказать, для порядка.

— Ну, что ж! Ну, так что ж! — кипятится Сережа. — И пусть хватают, коли за дело. Они жуликов только хватают, и еще, — кто дразнит…

— Вот и врешь! — злорадно опровергает Тася, розовея в свою очередь. — Третьего дня головинский Булька татарина на дворе за ногу тяпнул. А татары все честные, они не крадут.

— Татарин его ногой в живот ткнул, — вопит возмущенный Сережа. — Он защищался! А ты почем знаешь, что у татарина в мешке было? — мелькает у Сережи в голове счастливая мысль. — Может, он чье-нибудь белье с чердака украл, а Булька его учуял.

Сережин голос крепнет, переходит в крик.

— Да тише вы, ребята! — раздраженно вступается отец, поднимая голову от вороха наваленных на письменном столе бумаг. — Галдите, как на базаре.

У отца спешная работа: к завтрашнему дню нужно подвести месячный баланс, а ребята, как на грех, разорались на всю квартиру.

Шум стихает, и отец, закурив, снова погружается в работу.

— А помоему, самые умные фоксы, — громким шопотом вступает в разговор Андрейка.

— Эх, спорол, — тоном ниже, но с глубоким презреньем отзывается Сережа. — Фоксы-то самые дураки и есть. Только и знают, что свой собственный хвост ловить.

— Нет, они и мышей еще ловят, — ласково настаивает Андрейка, стараясь замять неприятный разговор про бульдогов. — А еще пуделя. Те тоже страшно умные, разные штуки выделывают.

— Пуделя — ничего, неглупые собаки, — снисходительно соглашается Сережа. — Только пользы от них мало. На охоту не ходят, все больше по комнатам…

— Нет, уж самые умные так это водолазы, — заявляет Тася, косясь на брата. — Они людей из воды спасают. Умнее их нет.

— Водолазы!

Сережа опять заливается яркой краской. Маленькие, упрямые уши его пылают огнем.

Опять эта ехида Таська! Вечно подсидит! Ведь про водолазов-то он и забыл. Ведь на самом деле водолазы спасают.

Но уступить, согласиться — ни за что, никогда. Водолазы! — снова забывшись, вопит он во весь голос, ероша и без того торчащие копром густые вихры. — Так что ж, что водолазы спасают!

Отец отрывается от бумаг и, потягиваясь, прислушивается.

— Ну чтож, что спасают? А, ты думаешь, бульдог не спасает? Обязательно спасет, если при нем кто утопнет. Зато твои водолазы только и умеют, что из воды таскать, а бульдоги…

— А бульдоги что? — невинно осведомляется Таська и нагло ухмыляется во весь рот.

— Что, что! Чего привязалась! — окончательно вязнет Сережа, не зная собственно, как быть с бульдогами. — Бульдоги могут… Бульдоги все могут! — неожиданно для самого себя выпаливает он и с ужасом, предвкушая неизбежный провал, умоляюще взглядывает на отца.

Тот немедленно приходит на помощь.

— Все высказались, граждане? — улыбается он в бороду и пропускает голубую струйку дыма в два ровненьких дымных колечка. — Теперь позвольте слова.

— Просим, просим! — кричат ребята.

Сережа кричит громче всех.

— Вот вы чуть не все собачьи породы перебрали, а про самую умную-то и не вспомнили, — укоризненно говорит отец, шурша бумагами. — За что ж это вы, ребята, дворняжку-то изобидели?

— Дворняжку!

Сережа даже свистнул от разочарования.

— Такой и породы-то нет. Дворняжки — они без породы, а ты говоришь, самые умные.

— Вот и говорю, — не смущаясь отпором, продолжал отец. — Вы, городские ребята, с ними не знаетесь, а носитесь с разными фоксами да бульдогами. Не удивительное дело, коли породистый пес умен и талантлив. А вот, хотите, я вам про одну дворняжку такое расскажу, что вы сразу от всяких своих пород откажетесь. Уж очень мне за дворняжек обидно стало, — добавляет он, усаживаясь поудобней.

Ребята приготовились слушать и сбились в кучку у письменного стола. Даже Лялька выползла из своего уголка и вскарабкалась на отцовское колено.

— Дело было давно, — начал отец, закуривая и ласково щуря на ребят усталые, окруженные сеточкой мелких морщин глаза. — Мне тогда было лет девять, а сестренке Галке только что, значит, минуло семь. Жили мы по зимам в уездном городишке, где отец работал в земской больнице, а летом переезжали на маленький хуторок Дубки, за двадцать пять верст от города, к дедушке Акиму Васильевичу.

Был дед Аким Васильевич большой чудак: на весь уезд слыл нелюдимом, ворчуном и великим собачником. Одной из его странностей было то, что он не долюбливал, однако, породистых собак и утверждал, что нет на свете собачьей породы, которая по верности и уму сравнялась бы с обыкновенной русской дворняжкой.

Мы ему, конечно, не верили, трунили над его чудным пристрастием и относились к дворняжкам без всякого уважения.

Отец наш тоже подсмеивался над дедом и каждую весну дарил ему по породистому щенку, так что в конце концов в Дубках развелся целый собачий питомник.

Весна в тот год наступила дружная, и в конце апреля, как только стаял снег и прошла полая вода, отправились мы с мамой и сестренкой Галкой в Дубки. Отец все лето оставался в городе и наезжал в Дубки изредка, больше проездом.

Дорога была плохая, ехали мы медленно и все подгоняли ямщика Федота: «скорей, да скорей».