Наталья Дмитриева - Осенние метаморфозы

Осенний парк купается в солнечном свете — волшебная картина, вдохновение художника. Осень-горожанка лениво волочит опухшие ноги по мокрым улицам, под блеклой вуалью дождя вид ее понур и вызывает лишь тоску. Но стоит солнцу коснуться разноцветных куп деревьев, как все меняется. О, этот колдовской свет, и ясный, и обманчивый… Он превращает бурые обноски осени в сверкающую парчу и огненный бархат, румянит ей щеки и золотит волосы, заставляет держать спину по-королевски гордо и окружает ее зеркалами стылых прудов, у которых осень не может не остановиться, а, остановившись, не залюбоваться собой. Обласканная солнцем, она мнит себя царицей и не замечает, что над эфемерным ее царством тучи уже натягивают сумрачный полог. Осенний свет слишком слепит взор.

— Черт знает, что такое…

Кто это сказал? Не тот ли тучный немолодой мужчина в сером пальто и мягкой велюровой шляпе (перышко на ней точь-в-точь как прилипший к тулье осенний листок)? Похоже, солнечный луч попал ему прямо в глаз.

— Черт знает, что! — повторяет мужчина и возит по лицу клетчатым платком. Из-под платка видны седые усы и круглый подбородок с ямкой, уже изрядно заплывшей.

Мужчина сердито фыркает. Кажется, он не одобряют солнечных игр и наверняка считает их небезопасными. Не без оснований — ослепленный человек легко теряет равновесие, а в почтенном возрасте падение почти всегда приводит к неприятным последствиям. Но именно в этот момент шуршащую тишь аллеи разбивает задорный стук женских каблучков…

Николай Петрович кончил вытирать глаза и посмотрел вниз. Конечно, его внимание было привлечено чересчур громким звуком. Разве можно подозревать немолодого солидного мужчину в намерении разглядывать женские ножки? И все же первое, что увидел Николай Петрович, были они — стройные, изящные, с тонкими щиколотками и округлыми икрами в лаковых голенищах высоких сапог, чертовски соблазнительные ножки, просто загляденье!

Николай Петрович хмыкнул, поспешно спрятал платок в карман, а взгляд его с живым интересом скользнул выше, вдоль гладких коленей и рыжего пальтеца, столь плотно облегавшего женскую фигуру, что казалось, будто под ним ничего больше нет. А фигура плыла в лучах света и ореоле бликов, и копна блестящих каштановых кудрей прошелестела так близко от Николая Петровича, что ее пряди едва не коснулись его вдруг вспыхнувших щек. Конечно же, причиной румянца, а так же внезапной потливости, мог быть излишне свежий воздух, но Николай Петрович не стал утруждать себя объяснениями. В конце концов давать их было некому.

Что-то мягко скользнуло к его ботинкам. Скосив глаза, он увидел лежащую на земле перчатку цвета осенних листьев, и у него слегка закружилась голова. От перепада ли давления, от сияющих ли перспектив аллеи, по которой уплывало прелестное видение — мало ли от чего может пойти кругом голова солидного полнокровного мужчины? Известно, что наклоняться при этом вредно, можно стоять или сидеть, только бы голова не оказывалась ниже пояса. Но Николай Петрович согнулся так быстро и резко, что в пояснице у него хрустнуло, схватил перчатку и заторопился вслед видению с возгласом:

— Барышня, минуточку!

Видение чуть обернулось, и Николай Петрович ощутил сладкое посасывание в подреберье.

— Потеряли, потеряли! — Он потряс перчаткой, будто погремушкой. — Какая вы, кхым… рассеянная!

Откинув голову, видение влажно блеснуло розовыми губками и белыми зубками, отчего в подреберье у Николая Петровича засосало с удвоенной силой.

— Ой, правда! Спасибо вам!

— Да, кхым… всегда рад. Вы уж, кхы… не теряйте больше… — закусив ус, он украдкой полюбовался, как девичья ручка с заметным усилием втискивается в тесное замшевое нутро. Внезапно Николай Петрович ощутил, что язык у него отнимается, а тело, наоборот, обретает неведомую доселе гибкость. Изогнувшись над замшевыми пальчиками, он сладострастно прожужжал: — Пож-ж-жалуйста…

Теплый взгляд сияющих темных глаз лег на него, подобно солнечному лучу.

— Вы меня извините, — девушка одарила его застенчивой улыбкой, — вы, наверное, спешите, а я вас отвлекаю.

— Нет, я… нет.

— Такой день чудесный.

— Да… полностью согласен.

— Может быть… если вы не спешите… пройдем вместе до прудов? Там сейчас так красиво!

— С-су-удовольствием, — просвистел Николай Петрович, не веря своей удаче. Видение тряхнуло волосами, и в глазах у него зарябило от солнечных зайчиков.

— Спасибо. Как мне к вам обращаться?

— Николай, — выдохнул он. — Просто Николай.

— Очень приятно, а я Нина.

Николай Петрович ощутил прилив небывалого вдохновения. Когда за деревьями показалась искристая гладь пруда, он попытался извлечь из памяти что-нибудь лирическое, подходящее к случаю, возможно даже с рифмой… Но мысли его раскачивались в такт метроному Ниночкиных бедер, и то, что их наполняло, приличному человеку невозможно было произнести вслух.

В темном зеркале воды огненная красота осени отражалась во всем великолепии. Солнце разбросало по ней алмазную чешую бликов.

— Как здесь хорошо, — вздохнула Ниночка. — Так тихо, так красиво.

— Прелес-стно, — просипел Николай Петрович. Его ладони плотоядными мотыльками порхали над рыжим пальто, никак не решаясь опуститься.

— Мне кажется, — произнесла девушка, — сюда должны приходить все влюбленные. Осенью в солнечный день… Вы были когда-нибудь влюблены?

— Я? — Николай Петрович сделал над собой усилие и сцепил руки на животе. — Конечно… был, да… был.

— А сюда когда-нибудь приходили с девушкой?

Николай Петрович рассеянно оглянулся, и при виде зеленой изогнутой решетки моста в голове у него что-то щелкнуло.

— Знаете, Ниночка, а ведь было дело. Да-с, помню это место… Водил сюда девушек, случалось. На этом мосту, кхым… стихи им читал.

— Да вы ловелас, оказывается! — рассмеялась Ниночка. Николай Петрович погладил пальцем усы.

— Какое там… Ловелас, скажите тоже. В молодости видным парнем был, девушки замечали. Ну и ухаживать умел, как полагается. Цветы, стихи…

— А была у вас любовь, которая запомнилась на всю жизнь?

— Кхым… — задумался Николай Петрович, отгоняя некстати мелькнувший образ бывшей супруги. — В юности была одна девушка, тонкая, звонкая… На вас, Ниночка, очень похожая… — Он запнулся, нашаривая в кармане платок. — Из армии меня ждала…

Тополя вдруг перестали ронять листья, и краснотал у воды замер, не шевеля ни единой веткой. На солнце набежала крохотная тучка, ненадолго приглушив нестерпимо яркий блеск.

— И что же? Не дождалась? — спросила Ниночка шепотом.

— Отчего же… — Николай Петрович вытер вспотевший лоб. — Дождалась. Этот роман долго цвел. Уж потом разошлись, как в море корабли, по обоюдному согласию.