Эдгар Берроуз - ТАРЗАН. Том 5

Быть наедине в самом сердце неисследованной, дикой местности Центральной Африки с беспощадным первобытным дикарем уже само по себе было устрашающим, но чувствовать, кроме того, что этот человек твой кровный враг, что он ненавидит тебя и всех твоих соотечественников и, кроме того, имеет счет за нападение в прошлом — все это не оставляло никакой лазейки для надежды, что этот загадочный гигант может оказать ей хотя бы малейшее внимание...

Девушка запомнила его с первых месяцев своего пребывания в расположении германской армии в Немецкой Восточной Африке, когда он ворвался в штаб немецкого верховного командования и утащил неизвестно куда незадачливого майора Шнайдера — об участи майора ничего не было известно и по сей день. Она встретила этого дикаря опять, когда находилась на краю гибели, и он спас ее от когтей льва, а потом, объяснив ей, что узнал ее в британском лагере, взял в плен. Вот тогда-то она и ударила его рукояткой пистолета, чтобы сбежать. То, что он не хочет никакой личной мести за ее удар, было доказано в Уилхемсталс: там ночью, когда он убил гауптмана Фрица Шнайдера, мог проделать то же самое с ней, но оставил ее в живых, не пытаясь разделаться со шпионкой, хотя мог бы прикончить шутя.

Нет, она не могла его понять. Он ненавидел ее и в то же время охранял. Это было очевидно, ведь он не дал Большим обезьянам разорвать ее на куски в ту ужасную ночь, когда она убежала из деревни Вамабо, куда ее привел Усанга, чернокожий сержант, как пленницу. Но почему Тарзан ее спасал? Для какой такой цели мог этот заклятый враг немцев спасать ее от обитателей жестоких джунглей? Девушка старалась не думать о возможной участи, которая ее ожидала, но беспокойство и тревога вновь одолевали, хотя в душе она всегда была вынуждена согласиться с тем, что в поведении человека-обезьяны не было ничего такого, что указывало бы на обоснованность ее страхов. Возможно, она судила о нем по тем нормам, которым ее учили другие люди, и еще потому, что смотрела на него, как на дикое существо.

Берта Кирчер чувствовала, что не должна требовать от дикаря невозможного. И так он вел себя по отношению к ней, прямо скажем, по-рыцарски. Она вспоминала своих берлинских знакомых и прикидывала, что сделали бы они на месте человека-обезьяны, очутившись в дикой местности наедине с молодой привлекательной девушкой, и должна была признаться — они наверняка бы действовали отнюдь не так благородно. Скорее всего, забыли бы все цивилизованные привычки, не говоря уже о рыцарстве.

Фройляйн Берта Кирчер по природе своей обладала общительным и веселым нравом. Ей не было свойственна болезненная впечатлительность, она не была чрезмерно подозрительной и больше всего любила компанию людей одного с ней круга. Самое большое наслаждение в жизни доставлял ей живой обмен мыслями, ведь это есть одна из главных черт, отличающих человека от животного.

С другой стороны, Тарзан довольствовался самим собой. Годы полуодиночества, проведенные среди существ, чья способность к устному общению была очень ограничена, научили его удовлетворяться своим собственным душевным миром и усиленной работой воображения и мысли. Почти всегда погруженность в себя заменяла ему разговоры с людьми. Однако за последние годы Тарзан привык к человеческому общению, и возвращение к старым привычкам для него оказалось более трудным делом.

Его активная мысль никогда не была в бездействии, но ход его мыслей никто и никогда не мог угадать или проследить. Человек-обезьяна давно научился держать при себе все, над чем ему приходилось размышлять, и потому у него не было нужды делиться мыслями с кем-либо другим. Поводов для неприязненного отношения к девушке было предостаточно, чтобы он почти не открывал рта, кроме как для необходимого вопроса или ответа. Поэтому они работали в относительном молчании.

Берта Кирчер, однако, была более нетерпеливой и вскоре обнаружила, что имея кого-то рядом, с кем можно разговаривать, и часами молчать, было для нее исключительно утомительно.

Боязнь, которую поначалу вызывал этот человек, постепенно исчезла, и девушку переполняло неудовлетворенное любопытство: у нее накопилась масса неотложных вопросов; прежде всего о его планах на будущее, поскольку это касалось и ее, а также вопросы более личного свойства, относительно его самого, поскольку она не могла не удивляться его прошлому и такой странной одинокой жизни в джунглях. Волновали Берту Кирчер и дружественные связи Тарзана с человекообразными обезьянами, среди которых она его нашла.

Подавив страх, Берта Кирчер спросила его, что он намерен делать после того, как хижина и загородка будут построены.

— Я пойду к западному побережью, туда, где я родился,— ответил Тарзан.— Не знаю, когда это будет. Передо мною вся жизнь, а в джунглях нет нужды спешить. Мы никогда не спешим перебираться с одного места на другое, как обычно делаете это вы, люди. Когда я пробуду здесь сколько нужно, то пойду на запад, но сначала я должен озаботиться, чтобы у вас было безопасное жилье, где бы вы могли спать, и еще нужно, чтобы вы научились добывать себе пищу. Это займет время.

— Вы собираетесь оставить меня здесь одну? — воскликнула девушка. Голос, который предательски зазвенел, выдал страх, охвативший ее от такой перспективы.— Вы собираетесь оставить меня одну в этих ужасных джунглях, чтобы я стала жертвой диких зверей и злых людей, одну — в сотнях миль от жилья белого человека и в стране, которую имеются все основания считать дикой, ибо здесь есть места, где никогда не ступала нога цивилизованного человека?!

— Почему бы нет? — спросил спокойно Тарзан.— Не я же привел вас сюда. Разве кто-нибудь из ваших друзей проявил бы больше внимания к женщине-врагу?

— Да! — воскликнула она.— Несомненно, ни один человек моей расы не оставил бы беззащитную белую женщину одру в этом ужасном месте!

Тарзак пожал своими широкими плечами. Разговор казался ему бесполезным и, кроме того, был для него неприятен той причине, что велся он на немецком языке. К этому языку он питал отвращение, как и к народу, говорящему на нем. Он хотел бы, чтобы она говорила по-английски, и тогда ему пришло на ум, что он ведь видел ее переодетой офицером в британском лагере, где она выполняла свою гнусную работенку в качестве немецкой шпионки. Там-то она, конечно, говорила по-английски, о чем он и спросил у нее.

— Конечно, я говорю по-английски,— воскликнула она.— Но не знала, что и вы тоже знаете этот язык.

Тарзан выразил свое удивление, но не сделал никакого замечания. Он только поразился, почему у девушки были сомнения в способности англичанина разговаривать по-английски. Но теперь вдруг до него дошло, что она, вероятно, смотрит на него только как на зверя из джунглей, случайно научившегося разговаривать по-человечески, и этим человеческим языком оказался немецкий, так как он часто бывал в том районе, где находились германские колонии.