Эдгар Берроуз - ТАРЗАН. Том 5

Тарзан покачал головой.

— Я предпочитаю джунгли,— ответил он.

Летчик ковырнул носком башмака землю и, все еще глядя вниз, пробормотал что-то, чего явно не хотел говорить.

— Это дело житейское, дружище,— проговорил он, смущаясь,— а что, может, вам нужны деньги, гм... гм... Так, знаете ли, я... Я мог бы помочь...

Тарзан рассмеялся.

— Нет,— сказал он.— Я знаю, что вы пытаетесь сказать. Это не то. Не в том причина, не в отсутствии денег. Я родился в джунглях. Прожил в джунглях всю жизнь и не хочу ни жить, ни умереть где-нибудь еще.

Девушка и лейтенант покачали головами. Оба не могли понять его.

— Идите,— сказал человек-обезьяна.— Чем скорее вы улетите, тем быстрее достигнете безопасного места.

Они поднялись к самолету вместе. Смит Олдуик пожал руку человеку-обезьяне и забрался на сиденье пилота.

— До свидания,— сказала девушка, протягивая свою руку Тарзану.— Прежде чем я исчезну из вашей жизни, скажите, что вы не ненавидите меня больше...

Лицо Тарзана омрачилось. Без единого слова он подхватил ее и усадил на место позади англичанина.

Выражение боли и страдания появилось на лице Берты Кирчер.

Мотор взревел — и через минуту самолет с двумя пассажирами поднялся в воздух и взял курс на восток.

В середине луга стоял человек-обезьяна и задумчиво глядел вслед самолету.

— Как плохо, что она немка и шпионка,— шептал он про себя.— Ее так трудно наказать.

Нума-лев был голоден. Он пришел из пустынной земли на востоке в изобильные края, и хотя был молод и силен, осторожные травоядные умудрялись избегать его могучих клыков, удирая каждый раз, когда он пытался на них напасть.

Нума-лев был голоден и очень свиреп. В течение двух дней он ничего не ел и сейчас охотился, пребывая в отвратительном настроении. Нума больше не издавал рева, объявляя всему миру, что вышел на охоту. Он двигался молча и угрюмо, мягко ступая, чтобы сломанная веточка не выдала его присутствия чуткой добыче — цели его охоты.

Легкий ветерок, пробиваясь сквозь заросли в джунглях, доносил до ноздрей нетерпеливого плотоядного сильный запах оленя, возбуждая и без того алчный аппетит.

Этот запах доводил пустую утробу льва до терзающей боли. Все же Нума не позволял себе, чтобы желание утолить голос побудило сделать преждевременное движение, такое, какое недавно лишило его сочного мяса Пас-со-зебры.

Ускорив свое движение, но не суетясь, он следовал по извилистой тропе, как вдруг впереди, там, где тропа заворачивала за ствол огромного дерева, он увидел молодого самца-оленя, медленно движущегося впереди него. Ветер дул от Бары-оленя к Нуме, и бедная жертва не подозревала о страшном соседстве.

Нума смерил расстояние до добычи своими зоркими глазами, горящими теперь, как два огромных топаза, желтым огнем на его породистой оскаленной морде. Он мог убить — на этот раз мог! Один устрашающий рев парализовал бы бедное животное впереди. Минутная пассивность оленя, единственный точный прыжок со скоростью молнии — и Нума-лев будет рвать клыками дымящееся мясо. Нервный хвост медленно извивался от нарастающего нетерпения, и вдруг резко вытянулся и напрягся. Это было сигналом к нападению.

Вокальные данные молодого льва были прекрасны. Раздался громоподобный рев, когда, как молния с чистого неба, Чита-пантера прыгнула на тропу между Нумой и оленем.

Шита нанесла замыслам льва сокрушительный удар. С первым же промельком ее пятнистого тела сквозь листву, свисавшую над тропой, Бара, обернувшись, кинул испуганный взгляд назад — и его как ветром сдуло.

Рев, долженствующий парализовать бедную жертву, вырвавшийся из глубокой глотки огромной кошки, перешел в сердитый рык, кипящий яростью против досадного вмешательства дерзкой,Шиты, посмевшей отнять у Нумы добычу, и удар, предназначавшийся Баре-оленю, обрушился на пантеру. Но и здесь Нума был обречен на разочарование, так как при первых звуках устрашающего рева,Шита сочла лучшей доблестью вспрыгнуть на стоящее рядом дерево.

Через полчаса Нума был окончательно разъярен, и тут он неожиданно учуял запах человека. До этого гроза джунглей пренебрегал неприятным мясом, презирая человека как добычу. Такое мясо годилось в пищу только для старых, беззубых и дряхлых кошек, для тех, кто не мог больше охотиться на быстроногих травоядных.

Бара-олень, Хорта-кабан и лучшая добыча из них — осторожная мясистая Пассо-зебра — вот кто был прекрасной пищей для молодых, сильных и проворных львов. Но Нума был голоден — голоднее, чем когда-либо за все свои короткие пять лет жизни.

Что из того, что он молод, силен, хитер и свиреп?

Перед лицом голода, который всех стрижет под одну гребенку, он был равен старому, беззубому и дряхлому зверю. Его брюхо кричало, громко кричало от боли, и его пасть истекала голодной слюной в тоске по любому мясу. Зебра, олень или человек — какое значение это имело сейчас — только теплое мясо, красное от горячего сока жизни! Даже Данго-гиена, пожиратель и падали, и требухи, в этот момент показался бы лакомым кусочком для Нумы.

Великий лев знал привычки и слабости человека, хотя до этого никогда не охотился за человеческим мясом. Он знал ненавистных Гомангани, самых медлительных, самых глупых и самых беззащитных тварей. Они не знали ни леса, ни звериных хитростей. Подкрадываться при охоте на человека не было необходимости. Но у Нумы после стольких неудач не было ни желания выжидать в засаде, ни терпения — человек просто не заслуживает этого из-за своей беспомощности и беззащитности в джунглях.

Ярость льва терзала его почти с такой же силой, с какой пустые кишки терзал нестерпимый голод, и теперь, когда чувствительные ноздри сказали ему о свежем следе человека, он, склонив голову, издал громогласный рев и быстро припустил, стараясь не производить шума, по тропе к намеченной добыче.

Великолепный и ужасный, по-рыцарски небрежный к своему окружению, царь зверей крался по тропе. Естественная осторожность, унаследованная всеми существами, живущими среди дикой природы, покинула его. Чего ему, грозе джунглей, опасаться? Какая необходимость в осторожности может быть в охоте на человека? И поэтому лев не распознал опасности. Более осторожный и опытный Нума, наверное, не попался бы так глупо. Треск веток и шорох падающей земли поведали Нуме о чрезмерной легкомысленности. Он стремительно рухнул в хитро придуманную яму-ловушку — ее вырыли туземцы из племени Вамабо специально для этой цели в середине звериной тропы.

Тарзан-обезьяна стоял посередине луга, наблюдая за тем, как самолет уменьшался до минимальных, игрушечных размеров на восточной стороне небосклона. Он испустил вздох облегчения, увидев, как самолет благополучно поднялся в небо с британским офицером и Бертой Кирчер на борту. В течение нескольких недель Тарзан чувствовал стесняющую его ответственность. В этой дикой местности, где полная беспомощность, останься они одни, превратила бы этих людей в легкую добычу для хищных животных или жестоких людоедов племени Вамабо, Тарзан не мог не ощущать беспокойства за судьбу соплеменников, хотя женщина и была, как он думал, его кровным врагом.