Павел Мариковский - По Семиречью

Нелегко перебираться с камня на камень, карабкаться по неустойчивым щебнистым осыпям. Иногда цепляешься за скалу, а она легко раскачивается: вот-вот пошатнется и покатится книзу. Подъем на высокий отвесный утес почти закончен. Вдруг со скалы поднимается большой черный орел. Там, где он сидел, гнездо из веток и земли, очень старое, в диаметре метра два с половиной, высотой около метра — целая гора. Должно быть, этому орлиному сооружению сотни лет. В самом центре гнезда белеет крупное яйцо.

Распластав крылья, орел поднимается все выше и выше. С красных обрывов вылетают еще два орла. Птицы встревожены появлением человека и все вместе описывают надо мной круги.

Отсюда до пустыни, примыкающей к каньонам, совсем недалеко. Не выбраться ли наверх полюбоваться просторами? Эта мысль давно меня занимала. Поэтому, поднимаясь в очередной обход с реки через скалы, я предусмотрительно захватил с собой воду. И опять карабкаясь кверху, пробираюсь над обрывами.

Взглянув вниз с одного из обрывов, я невольно отшатнулся. Скалы торчали отвесно, и река шумела далеко под ними внизу. Что-то осталось от этого ощущения опасности в сознании. Страшный обрыв потом снился несколько ночей.

В ложбине между скалами возле глубокого каньона я вижу рой мелких насекомых. Он поднимается кверху, и тогда на светлом небе мечутся черные точки. А когда опускаются в ущелье, на фоне коричневых скал, погруженных в тень, вспыхивают мириады золотых искринок. Маленькие пилоты, сбившись кучкой, то выстроятся высоким столбом, то сплющатся узкой плоскостью, то рассыплются в стороны, то собьются в тесный, беспорядочный клубок. И все это дружно, сразу, будто по особым сигналам, выработанным многими тысячелетиями и переданным по наследству.

В хаосе мечущихся темных тел некоторые совершают резкие, маятникообразные движения из стороны в сторону или сверху вниз. Это тоже имеет какое-то значение. Глядя в бинокль, я поражаюсь тому, что полет каждого насекомого воспринимается зрением как цепочка или как линия пунктира, состоящая из разорванных изображений. Отчего так — трудно понять. Надо посоветоваться с физиками. Может быть, полет настолько быстр, что глаз улавливает лишь отдельные участки движения, или это особая форма вибрации во время полета ради звука. Хотя рой безмолвен. Не слышно даже нежного звона крыльев. Но кто знает, быть может, мы глухи к нему, не способны его уловить, а тем, кому он предназначен, он кажется оглушающим ревом множества голосов.

Стараясь разглядеть детали воздушного танца крошечных насекомых, я вскоре ощущаю свое бессилие. Разрешить загадку может киноаппарат со сверхскоростной съемкой, механизм бездушный, точно рассчитанный, изготовленный из металла и пластмассы.

Кто же они? Наверное, грибные комарики. Все эти эволюции в воздухе, падения, маятникообразные броски так хорошо мне знакомы по сибирским лесам, кишащим этими насекомыми. Но откуда быть грибным комарикам в сухой пустыне? На белом материале сачка я вижу крошечных муравьев-самцов с синеватыми крыльями — плагиолепус пигмея.

Крошки-плагиолепусы — самые маленькие муравьи в нашей стране, да и, пожалуй, одни из самых маленьких в мире. Они незримо существуют в пустыне, в сухих и безжизненных ее участках, непригодных для других муравьев. Их гнезда располагаются под камнями, а ходы жилища такие крошечные, что их не нужно рыть. Муравьи запросто раздвигают в стороны землю, пробираясь в ней, как в зарослях густой травы.

Из-за ничтожных размеров муравьи-рабочие плагиолепусы как добыча никому не нужны и, вероятно, никому не мешают жить. Быть может, только поэтому они так многочисленны.

Всю весну крошки-плагиолепусы без устали трудились, воспитывая крылатых самцов и самок. Когда же над пустыней на все лето засияло солнце, они все сразу в один день выпустили крылатых питомцев для брачных полетов. Как они определяют этот особенный и единственный для всего своего вида день?

Рои продолжают бесноваться. Случайно один из них налетел на меня, и моя одежда заблестела от множества фиолетовых крыльев. Муравьи полезли в уши, в нос, в глаза. Скорее бежать отсюда и отряхиваться!

Еще один рой почти упал на землю и коснулся раскидистых тенет паука-трубача. Тенета вздрагивают от трепещущих крыльев, покой паука нарушен, он выскочил из темного укрытия и бегает в волнении по паутинной ловушке. Что ему, такому большому, делать с мелюзгой!

Но где же самки? Они тоже справляют брачную пляску, я их сразу не заметил. Грузные и медлительные, они влетают одна за другой в рой и, облепленные самцами, падают на землю. Земля кишит крылатыми муравьями. Здесь уже немало мертвецов-самцов, тех, кто выполнил свое жизненное назначение. Сам по себе рой из самцов служит для призыва самок. Вся же брачная жизнь протекает на земле.

На муравейнике тетрамориуса цеспитуса царит необычное возбуждение. По тревоге все жители муравейника высыпали наверх.

Сегодня утром с воздуха на землю падает множество крошечных крылатых муравьев. Они хотя и малы, но крупнее своих воспитательниц-рабочих. Ну чем не лакомая добыча! Тетрамориусы волокут ее в свои подземные кладовые.

Выше всходит солнце, жарче его лучи, короче тени от коричневых скал. Все чаще и чаще прилетают самки, и рои неутомимых муравьев редеют, хотя их остатки сливаются вместе. Теперь над всем скалистым распадком, нависшим над угрюмой пропастью, остался только один рой. А на земле продолжают ползать муравьи. Время от времени отяжелевшие самки разлетаются. Им предстоит трудная задача — основание нового муравейника, и на пути ее выполнения так мало удач!

С каждой минутой становится жарче. Муравьи прячутся в тень и постепенно прекращают полеты. Еще выше поднимается солнце и повисает над жаркой пустыней. Из каньона начинает дуть сильный, порывистый ветер. Брачный лёт крошек-муравьев прекратился. Пройдет два-три дня, самки отломают свои фиолетовые крылья и начнут устраивать убежища. Самцы все все до единого погибнут, и тогда в муравейниках вновь потечет обычная, будничная жизнь, пока не наступит новая весна пустыни.

Сверху хорошо видны каньоны Чарына, красные, обрывистые, причудливые, изрезанные ветрами и дождями, величественные и древние.

Жаркий летний день кончается. Заходящее солнце бросает лучи на каньоны, и они еще больше краснеют, становятся багровыми.

Наступает беззвучная ночь. Не слышно здесь пения кузнечиков или сверчков, крика птиц. Лишь иногда донесется далекий и слабый шум горной речки из глубокого каньона. Всходит луна, освещает молчаливую пустыню, и тогда каньон и бегущие к нему овраги становятся совсем черными, бездонными пропастями.