Павел Мариковский - По Семиречью

— Нельзя, Зорька, нельзя! — закричал я, решив, что она набрела на какого-нибудь птенчика или разыскала гнездо птицы.

Чириканье прекратилось, но вскоре же раздалось возле моих ног, и я увидел коренастую, средних размеров осу. Черно-синие крылья ее слегка приоткрывали вороненую, как металл, грудь. На черной голове поблескивали большие глаза. На них искорками отражалось заходящее солнце. Короткие усики нервно вибрировали. А красное брюшко! Как оно пылало ярким рубином! Черный поясок, желто-серое колечко и снова черная полоска оттеняли этот сверкающий огонек.

Оса была изумительной, невиданной.

Она нисколько не испугалась, повернулась боком, наклонила голову и стала меня рассматривать.

Сердце замерло, когда я смотрел на незнакомку. Сколько я перевидал насекомых за многие годы путешествий по пустыне, но такую красавицу повстречал впервые.

Поглядев на меня, оса помчалась дальше, ловко лавируя между травинками и заглядывая в щелки и норки. Она была очень занята, и до меня ей не было никакого дела.

Осторожно я догнал осу, потянулся к ней. Сейчас решится, буду я счастливым обладателем незнакомки или меня постигнет горечь неудачи и чувство разочарования.

А оса, как бы угадав мои намерения, пискнула раз-другой, потом пропищала громко и раздражительно несколько секунд и взглянула на меня черными глазами. В это время ее крошечный мозг как будто решал задачу: «Если это чудовище не испугалось моего крика, то придется улетать. Ему, ползающему, не догнать меня».

Когда я неловко прикоснулся к осе пинцетом, она пропищала совсем громко, негодующе, сверкнула красным брюшком и синей грудью и, не останавливаясь, унеслась на быстрых крыльях.

Сколько я искал ее, истоптал всю полянку, но все попусту.

Потом в коллекциях музеев Москвы и Ленинграда я пересмотрел всех ос, но нигде такой не увидел. Мне кажется, это был самец осы немки. Самки немки бескрылые, большей частью невзрачные, незаметно ползают по земле, беспрестанно заглядывая во все щелки и норки.

Наверное, оса-незнакомка никому еще не встречалась. Но когда-нибудь ее найдут и тогда, быть может, вспомнят описание этой коротенькой встречи.

Вечером улов османа оказался на редкость удачным, а из красных ягод барбариса получился отличнейший компот. Не беда, что в банке из-под консервов уже не осталось дождевых червей, а подсолнечное масло плескалось на самом дне алюминиевой фляжки. Настроение было отличным. Вещи подсохли, хотя соль и сахар превратились в комки и приобрели прочность камня. Завтра можно продолжать путь вниз по реке.

Из глубокого каньона виден только кусочек неба, солнце рано закатывается за горы и поздно появляется над горизонтом зазубренных каменистых вершин. Утром внезапно на чистое небо набежали серые облака. Они быстро его закрыли. Похолодало. Близилась непогода. Следовало к ней подготовиться. Тогда возле старых стен заброшенной землянки я растянул кусок брезента и под ним устроил постель. Пусть теперь льет дождь. Ведь не быть же ненастью в пустыне долгим.

Здесь, оказалось, не одна, а несколько колоний песчанок. Между колониями-городками проторены отличные тропинки. По ним, вероятно, эти общительные грызуны бегают друг к другу. А вокруг на почтительном расстоянии стоят столбиками зверьки и, ритмично вздрагивая животиками, тоненькими, нежными голосами тянут мелодичную песню.

Едва я приблизился к колонии, как оркестр мгновенно затих и все зверьки, будто по команде, бросились в норы. Зато в колониях подальше оркестр в самом разгаре, да и те, что остались позади, оправились от испуга, тоже завели песенки. Так и передают меня по эстафете от колонии к колонии, и несется по каньону дружный посвист множества голосов.

Сегодня я с удивлением вижу малышей — видимо, первое поколение. Среди них есть совсем малютки. Молодь уже усвоила привычки взрослых, во всем подражает своим родителям, так же становится столбиками и поет в меру сил своих маленьких легких. Чем меньше песчанка, тем тоньше ее голосок, оркестр грызунов удивительно приятен.

Никогда я не видел столько малышей песчанок, хотя знаю этих завсегдатаев пустыни уже много лет и постоянно встречаюсь с ними во время путешествий. Может быть, сказалось приближение ненастья? Интересно посмотреть на зверьков. И я усаживаюсь возле кустика саксаула вблизи нор. Придется полчаса изображать себя истуканом, пока обитатели подземных галерей успокоятся, приглядятся. Но не проходит и нескольких минут, как вокруг вновь появляются резвые зверьки. Они шмыгают, размахивая длинными хвостами, те, кто поближе, привстав на задние ноги, долго и внимательно всматриваются черными бусинками глаз в необычного посетителя. Нет, сейчас не в меру возбудились песчанки, будто что-то ожидают.

А небо быстро темнеет, из-за горизонта ползет свинцовая туча, воздух совсем затих, замерли, не шелохнутся растения, и, казалось, все живое сгинуло, спряталось, кроме вот этих неугомонных созданий. Наверное, все, кто был под землей, выбрались наружу.

Малыши носятся по земле, гоняются друг за другом, шалят. Счастливое, безмятежное детство! Самые смелые подобрались совсем к моим ногам. Я для них серый, неживой и немного страшный камень, неожиданно появившийся у края поселения. Как и все другие животные, песчанки легче воспринимают движение, чем форму предмета. Но старики долго и с подозрением осматривают меня. Нет, им не нравится этот странный камень, они склонны держаться от него подальше. Тревожный крик останавливает резвящееся общество, все встают столбиками и, будто по указке дирижера, дружно запевают. Но ненадолго. Незнакомец не движется, молчит, не нападает. Песня смолкает, и снова все приходят в суматошное движение. А я, затаив дыхание, боюсь шелохнуться и рад тому, что вижу сцену жизни пустынного «народца».

Среди зверьков я замечаю двух молодых неразлучных песчанок. Они крутятся друг возле друга и вот уже который раз затевают забавную игру. Одна становится столбиком, другая возле нее поднимается все выше и выше, подталкивая стоящую передними лапками. Наконец обе песчанки на задних ногах, рядом, быстро колотят друг друга лапками, слегка толкают головами до тех пор, пока одна не выдерживает, падает. Несколько быстрых кругов в погоне, вскачь — и снова два зверька застыли столбиком, как боксеры, размахивают и толкаются лапками. Состязание кажется таким необыкновенным, что сетую на то, что со мной нет киноаппарата. Представляю, насколько необычной показалась бы даже специалистам-зоологам эта пара игроков, изобретателей своей особенной забавы.

А все остальные зверьки продолжают метаться в каком-то неудержимом веселье.

Небо же совсем темнеет. Над каньоном протягивается резкая желтая полоска. Она быстро растет, превращается в непроницаемую стену мглы, закрывает позади себя и горы, и небо. Вот шевельнулась трава, и ожил замерший воздух. Качнулись ветви саксаула, в них засвистел ветер, ударил в лицо мелкими камешками. Шквал пыльной бури через несколько мгновений окутывает каньон.