Павел Мариковский - По Семиречью

С трудом я иду против ветра, закрывая рот от пыли платком. Все колонии песчанок спрятались в подземные галереи и, наверное, сейчас сидят тихо в своих камерах, прислушиваясь к шуму перекатываемых по земле песка и мелких камешков.

Какая необычная погода!

Буран промчался над каньонами, и снова все затихло. Вечером порывы ветра зашелестели листвой деревьев. Брезентовое полотнище затрепыхалось на ветру. Упали первые крупные капли, а через полчаса шорох дождя о мой навес навевал сладкую дрему.

Ночью несколько раз на забоку налетал ветер, дождь то принимался лить, то переставал. Странно вела себя Зорька, все время тянулась на поводке в разные стороны, ворчала и усиленно принюхивалась. На ночь я ее крепко привязывал, чтобы она не отошла от бивака и не досталась волку: следы этих хищников не раз попадались на пути.

Рано утром серые клочья облаков пронеслись над каньоном и вновь застлали синее небо и яркое солнце.

Дождь изрядно смочил землю, кое-где образовались даже небольшие лужицы, но вода уже успела впитаться почвой, и остались пятна жидкой грязи. На влажной земле я неожиданно заметил следы трех горных козлов. Они долго и нерешительно топтались на одном месте, очевидно, почуяв человека с собакой, потом, будто кого-то испугавшись, пошли крупными прыжками к скалам. Немного дальше виднелись еще большие следы. Здесь, оказывается, бродил барс. Кошачьи лапы четко отпечатались на глине.

— Барс, Зорька, барс! — крикнул я собаке, показывая свежие отпечатки лап. Но она была весела, и никаких признаков беспокойства нельзя было заметить в ее поведении. Очевидно, еще вчера ночью она узнала обо всем по едва слышимому шороху, и запахам, а теперь все то, что узнал я, для нее было пережитым, и стоило ли волноваться!

Вчера после переправы через реку на небольшом темно-красном бугре, покрытом мелким щебнем, на гладкой и чистой от растений площадке я увидел муравьев-жнецов. Они тянулись друг за другом лентой и были видны издалека, так как несли семена ковыля с длинными, белыми, мохнатыми летучками. Семена, видимо, только что начали созревать и поэтому, пока не успели разлететься, была организована их спешная заготовка. Мохнатые отростки ковыля колыхались на легком ветру, а вся вереница муравьев от этого издали напоминала большую, медленно извивающуюся змею…

Крылатые придатки ковыля доставляли массу хлопот муравьям. Небольшое движение воздуха — и сколько надо сил, чтобы удержать ношу! Когда становилось тяжело, муравей-труженик поворачивался и полз вспять, напрягая все силы.

Но не все муравьи-носильщики испытывали неудобство. Находились и такие, которые вели себя по-иному. Вытащив из растения зерно, они отрывали летучку и тогда без помех двигались к гнезду.

К концу дня, когда я ловил рыбу и готовил ужин, длинная тень летучек ковыля все еще продолжала извиваться по красному холму. Но вот зашло солнце, стало темнеть, затукал козодой, и колонна жнецов укоротилась, и вскоре ее конец исчез во входе в муравейник. Рабочий день тружеников пустыни закончился.

У муравьев-жнецов точный распорядок дня. Они выходят на сбор урожая на рассвете, и, когда часам к десяти утра лучи солнца становятся жаркими, устраивается обеденный перерыв. Он продолжается долго, пока не начнет спадать жара, часов до семи-восьми вечера.

На следующий день с нашими жнецами произошли удивительные перемены. Постепенно колонна муравьев все меньше и меньше напоминала извивающуюся змею. Муравьи, подражая умелым, научились отгрызать у зерен летучки, и только самые непонятливые и упрямые продолжали себя мучить излишними хлопотами.

Вблизи задорно и громко закричала парочка скальных поползней. В углублении скалы в бинокль я разглядел вылепленное с большим искусством из глины их гнездо. В него вел узкий, чуть вытянутый горлышком вход. Снаружи гнездо сверкало черными, синими, фиолетовыми и ярко-зелеными надкрыльями насекомых. Кое-где среди этой изящной инкрустации виднелись остатки от крикливо-нарядной красной одежды клопов-солдатиков. В нижней части гнездо украшало несколько рябеньких перьев горной куропатки-кеклика. Остатки насекомых, без сомнения, прошли через кишечник птицы и были прилеплены вместе с испражнениями.

Для чего все это делалось? Тоненькая корочка украшений никак не способствовала прочности гнезда.

Обычно своим жилищем поползни пользуются много лет.

Сейчас гнездо оказалось пустым, поэтому я решил, что не будет большим грехом поинтересоваться его содержимым.

Большая полость гнезда до половины заполнена мелкой, тонкой пылью. Сверху она прикрыта сплошным слоем легких рыжих линочных шкурок личинок жуков-кожеедов. Еще здесь лежит кусок помета волка!

Несколько ударов — гнездо падает на землю, испуская облако едкой, дурно пахнущей пыли. Скорее отбежать в сторону! Но вот пыль улеглась. Среди остатков гнезда множество мелких косточек грызунов.

Все становится ясным. Птицы натаскали в гнездо помет волков. Его потом обработали кожееды, превратив в мягкую пыль и оставив нетронутыми только косточки. Возможно, помет волков заносился ранее, еще прошлой осенью, чтобы его успели привести в надлежащий вид кожееды.

Недалеко оказалось еще два гнезда. В них все та же картина. Кроме того, кое-где в глиняную обкладку вкраплены шкурки кожеедов. Птицы, ремонтируя помещение, использовали их по-своему. Но зачем?

Быть может, запахом помета волков поползни отпугивали от гнезда ласку, горностая или перевязку (сем. куньих)? Но как им, даже ловким хищникам, добраться до неприступного жилища птиц, устроенного на отвесной скале?

Или все это ради того, чтобы таким сложным путем приготовить мягкую пылевую постель для птенчиков?

Странные обычаи у поползней!

Пришло время продолжать путь дальше.

Песчанки, будто провожая нас, встав столбиками, поют прощальную песню. Зорька запыхалась: погналась за одной, потом за другой, долго и рьяно копала нору и вот теперь едва плетется следом, высунув язык.

Узенькая полоска из таволги и кустарников — эфедры и терескена — вьется вдоль берега. Пригревает солнце, начинается жара.

Совсем близко выскакивает заяц; потом, успокоившись, не спеша ковыляет от кустика к кустику, останавливается; приподнявшись, внимательно оглядывается. Зорька схватила след. Но куда ей! Теперь в азарте не может как следует принюхаться.

Пока собака путается в следах, заяц далеко. Потом исчез куда-то, как сквозь землю провалился. Должно быть, ушел. Но когда спаниель скрывается впереди, заяц выкатывается шариком из-под ног и бежит в обратную сторону.

Вот какой смелый! Подпустил так близко собаку, проскользнул мимо человека, выдержал, не дрогнуло заячье сердце.