Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

В Западном Копетдаге его гнезд вообще не находили. Поэтому, наблюдая этих молчаливых элегантных птиц, подолгу без движения стоящих, как в карауле, на ска­лах над гнездом (один из них провел так, стоя на одной ноге, пять часов (!), ― захва­тывающее своим динамизмом зрелище…), я постоянно ощущаю отрадное чувство приобщенности к нетривиальному орнитологическому явлению и к очень интересно­му виду.

Птенцы в гнезде только что вылупились, еще и ползать толком не могут, но гнездо расположено так, что хотя бы его часть всегда в тени, даже в полдень; поэтому детки лежат в тенечке; все «продумано».

Лежат они там, как три белых пуховых комочка с непропорционально–огромными нелепыми шнобелями (в таком воз­расте главное ― питание, поэтому клюв, как са­мый важный и необходимый инструмент, развивается быстрее других орга­нов). Не верится, что через несколько месяцев эти цыплята превратятся в подобных своим родителям огромных экзотиче­ских птиц.

Взрослые аисты, кстати, при всей своей броской внешности, изысканностью и утонченностью поведения не блещут. Ни­как особенно друг с другом не общаются, ограничивая контакты в важные для супругов моменты (смена партнера на гнезде и т. п.) лишь крайне сдержанными, лишенными внешних эмоций ритуальными де­монстрациями ― малозаметными поклонами. Причем выглядит это не как интелли­гентная эле­гантность, а как равнодушие. Такое чувство, что брак у них не по любви, а по биологическому расчету продолжения своего уникального черного аистиного рода. (Может, они даже по имени друг друга не знают?)

При наблюдении за ними не покидает ощущение, что внешним своеобразием Бог наградил, а вот при распределении мозгов и эмоций явно отвлекся на что‑то другое (известно, на что ― на воробьиную мелкоту: все мозги и эмоции доста­лись синич­кам, поползням, воронам, сорокам, галкам, сойкам и прочим их воробьиным родственникам).

Помимо импозантной и загадочной внешности, контрастирующей с обликом всем знакомых белых аистов, черные аисты поражают меня тем, что, паря в восходящем потоке теплого воздуха без единого взмаха крыльев, набирают прямо над гнездом высоту в полтора километра, а потом планируют из поднебесья куда‑то за горизонт.

А когда возвращаются, отрыгивают в гнездо довольно крупную (с ладонь) рыбу, кормят ею птенцов и сами едят, сидя на гнезде. Одна из птиц принесла в зобе за один раз шестнадцать рыбешек. Ловят где‑то далеко на постоянных притоках Сумба­ра (вода должна быть прозрачная, а в самом Сумбаре она мутная). Видеть эту рыбу в прокаленном солнцем скаль­ном пустынном ландшафте весьма духарно…

Ладно, все. Вольно. Привет там Чаче, Ленке и Эммочке».

С пограничным же переполохом дело было так. Уехав утром на попутке из Кара–Калы, я провел тогда замечательный день далеко в горах. Было очень жарко, и в од­ном месте, когда я остановился, рассматривая что‑то в бинокль, хохлатый жаворонок подлетел и подсел, с открытым от жары клювом, почти мне под ноги на жалкий кло­чок падающей от меня тени: страх перед человеком уступил перед потребностью спрятаться от палящего солнца.

После полудня, присев на одной из вершин перевести дух, я на минуту задремал. Вздрогнув от дикого реактивного воя и свиста рассекаемого воздуха ― белобрюхий стриж как снаряд пролетел почти над моим лицом ― и открыв глаза, я оша­лело и без всяких на то оснований решил, что уже в раю: прямо надо мной и над стоящей рядом ферулой порхали сразу четыре алексанора ― крупные, желтые, похожие на махао­нов, но чрезвычайно редкие бабочки, экземпляры которых в научных коллекциях наперечет. Для бабочки этот вид не менее редок, чем ястребиный орел среди птиц: в Туркмении встречается лишь в Копетдаге, где его безуспешно разыскивают почти сто лет. Но в Западном Копетдаге он есть, об этом и о его редкости я знаю из вечерних разговоров со знакомыми энтомологами.

Придя в себя и подивившись такому чуду, я начал осматривать округу в бинокль и разглядел на удаленном противопо­ложном склоне разморенного зноем дикобраза, кемарящего так же, как и я.

Орлов я тогда не видел, а ближе к вечеру опять спустился к дороге голосовать на­зад и был несколько удивлен тем, что проезжавшая машина притормозила около меня, а потом вдруг рванула дальше, так и не остановившись.

Подобрал меня тогда армейский водовоз. Разговорчивый прапорщик на удивление любезно вылез из кабины, пропуская меня внутрь, вместо того чтобы просто по­двинуться. Даже оказавшись гостеприимно зажатым на сиденье между ним и шофёром–солдатиком, я все же принял за шутку его рассказ о том, что меня весь день ловит погранотряд в полном соста­ве, а две окрестные заставы поставлены в ружье. На мое замечание, что я лично знаком с начальником отряда, он лишь скепти­чески хмыкнул.

«4 мая…. Сегодня в первый раз видел дикобраза днем. Он расслабленно распла­стался в тени камня у своей норы, раскидав лапы и неприлично развалив не защи­щенное иголками и всегда скрываемое уязвимое лохматое брюхо. Так и каза­лось, что он изнуренно похрапывает, как бы сетуя, что после ночных хлопот о пропитании даже днем нет покоя от этой жары…

Местные жители дикобразов не любят, поскольку эти грызуны по ночам, шуруя в поисках кореньев и прочего съестного, сильно повреждают своими когтистыми лапа­ми огороды, расковыривая грядки. Туркмены стреляют их при любой возмож­ности, но хоть и считают «нечистым зверем», все же из практических соображений иногда едят. Причем интересно, что если дикобраза сварить, то есть его невозможно, и во­нища вокруг от этого варева, а в жареном виде он ― деликатес (знаю по рассказам, сам не пробовал).

Следы, помет, порой и иголки нахожу в горах постоянно. Каждый раз, подбирая огромную иглу с ломким, в зловещих за­зубринах, кончиком, удивляюсь этому страш­ному вооружению: воткнувшись в тело и сломавшись, конец иглы будет потом прони­кать все глубже и глубже с каждым неосторожным движением и сокращением мышц. Бр–р-р… Даже архары погиба­ют из‑за ран от втыкающихся в морду иголок (баран он и есть баран: в пылу брачного сезона обезумевшие самцы архаров агрессивно и без­рассудно кидаются на все живое). Лишь леопард со своими кошачьими возможностя­ми периодически до­бывает дикобразов как весьма обычную для себя добычу».

«4 мая. Пришлось поверить в происходящее, когда на окраине Кара–Калы наш водовоз поравнялся с усиленным наря­дом в полном боевом снаряжении на двух мо­тоциклах, а прапор, высунувшись из окошка, крикнул: «Снимайтесь, мы его везем!»