Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

Мама нервно прокашлялась.

— Мой сын Лоренс здесь? — спросила она, обретая мелодичный аристократический голос, что с ней бывало лишь в крайне напряженные моменты.

— Нет, нет, — ответил капитан Крич. — Я простился с ним в городе. Он сказал, чтобы я ехал к вам на чай. Он сказал, что вскоре будет на борту.

— Садитесь же, — сказала мама, стойко выдерживая роль хозяйки. — Если вы не против чуточку подождать, я пойду напеку пшеничных лепешек.

— А, лепешек? — отозвался капитан Крич, озирая маму с таким сладострастием, что она уронила еще два цветка. — Я люблю лепешки и женщин, расторопных в камбузе.

— Джерри, — ледяным тоном произнесла мама, — займи капитана Крича, пока я буду готовить чай.

Она поспешно и, признаться, не самым достойным образом удалилась, а я остался единоборствовать с капитаном Кричем.

Он снова опустился на стул и уставился на меня своими слезящимися глазами из-под клочковатых белых бровей. Его пристальный взгляд несколько нервировал меня. Тем не менее, сознавая свои обязанности хозяина, я протянул ему коробку с сигаретами. Он заглянул в нее, словно в колодец, при этом его челюсть ходила с боку на бок, словно живот чревовещателя.

— Смерть! — воскликнул он вдруг, и так энергично, что коробка с сигаретами чуть не вывалилась у меня из рук. Он откинулся на спинку стула и вновь уставился на меня слезящимися голубыми глазами.

— Сигареты — это смерть, малыш, — сказал он, пошарил в кармане брюк, извлек оттуда короткую трубку, черную и шишковатую, как кусок древесного угля, и сунул ее в рот, отчего челюсть его приобрела еще более кривобокий вид. — Не забывай, — добавил он, — трубка — лучший друг настоящего мужчины.

Он оглушительно захохотал собственной шутке, и я из чувства долга последовал его примеру. Он встал, пустил обильную струю слюны поверх перил веранды и снова шмякнулся на стул. Я лихорадочно искал предмет разговора. Ничто не приходило на ум. Вряд ли его заинтересует, что сегодня я впервые услышал стрекот цикад или что курочка, принадлежащая Агати, снесла шесть яиц величиной с лесной орех. Поскольку, судя по всему, круг его интересов ограничивался лишь тем, что относится к морю, я спрашивал себя, может, его взволнует новость, что Таки, который не мог позволить себе роскоши обзавестись лодкой, отправился на ночную рыбалку (одной рукой держа фонарь над головой, а в другой зажав трезубец) и всадил трезубец себе в ногу, приняв ее за какую-то диковинную рыбу? Но тут капитан Крич, глядя на меня из-за клубов жирного дыма, извергаемого трубкой, сам начал разговор.

— Тебя удивляет мое лицо, правда, малыш? — обвиняюще спросил он, и я заметил, что при этих словах его щеки стали еще более розовыми и лоснящимися, как атлас. Не успел я дать отрицательный ответ, как он продолжал: — Это случилось при работе с парусами. Да, при работе с парусами. Когда мы огибали мыс Горн. Дул свирепый ветер, прямо из заднего прохода Земли. Я упал, понимаешь? Паруса хлопали и ревели со страшной силой. Веревка выскользнула у меня из пальцев, словно намасленная. Я упал ничком на палубу. Мне помогли, чем могли… Разумеется, на борту не было врача. — Он выдержал паузу и задумчиво ощупал челюсть. Я, завороженный, сидел, как прикованный к стулу. — К тому времени, как мы добрались до Чили, все затвердело, словно цемент, — сказал он, продолжая поглаживать челюсть. — Тогда мне было шестнадцать лет.

Я колебался: следует выразить ему сочувствие или нет, но он погрузился в собственные мысли, и его голубые глаза приобрели отсутствующее выражение. Тут на веранде появилась мама и остановилась: наша неподвижность поразила ее.

— Чили, — с наслаждением произнес капитан. — Чили. Там я впервые подцепил триппер.

Мама вздрогнула и громко прокашлялась.

— Джерри, помоги мне принести чай, — сказала она.

Вдвоем мы принесли на веранду чайник, молочник, чашки и тарелки с золотисто-желтыми лепешками и гренками.

— Вкуснотища, — проговорил капитан Крич, набивая рот лепешкой. — Спасает от урчания в животе.

— Мм… Вы надолго думаете остановиться у нас? — спросила мама с явной надеждой, что он ответит отрицательно.

— Может быть, буду жить здесь на пенсии, — невнятно произнес капитан, смахивая крошки с усов. — У вас тут местечко что надо. Могу бросить здесь якорь.

Из-за поврежденной челюсти он был вынужден шумно прихлебывать чай. Я заметил, что лицо мамы становится все более озабоченным.

— Мм… У вас есть судно? — спросила она.

— Нет, черт побери, — ответил капитан, хватая еще одну лепешку. — Жить на пенсию, вот я о чем. Теперь у меня будет время вплотную заняться бабешками.

При этих словах он окинул маму оценивающим взглядом, не переставая энергично разжевывать лепешку.

— Постель без женщины все равно что корабль без трюма, — заметил он.

К счастью, мама была избавлена от необходимости отвечать ему, так как в эту минуту к дому подъехали на автомобиле остальные домашние с Дональдом и Максом в придачу.

— Муттер, вот мы и приехайт, — возвестил Макс, лучезарно улыбаясь и нежно обнимая ее. — И я вижу, мы есть подоспевайт прямо к чай. Бабешки! Как чудесно! Дональд, у нас бабешки к чаю!

— Лепешки, — поправил Дональд.

— Пшеничные, — уточнила мама.

— Мне припоминается одна бабешка из Монтевидео, — сказал капитан Крич. — Замечательная была сука. За два дня обслужила весь экипаж. Нынче таких выносливых не выводят.

— Кто этот отвратительный старик? — спросила мама, едва ей представилась возможность загнать в угол Ларри, оторвав его от чаепития, которое было в самом разгаре.

— Его зовут Крич, — ответил Ларри.

— Это мне известно, — сказала мама, — но с какой стати ты пригласил его к нам?

— Он забавный старикан, — ответил Ларри, — и едва ли у него много денег. Надо полагать, он приехал на остров жить на крохотную пенсию.

— Он не будет жить на пенсию у нас, — твердо сказала мама. — Будь добр, не приглашай его больше к нам.

— Я думал, он тебе понравится, — сказал Ларри. — Он объехал весь свет и даже был в Индии. Он может рассказать кучу самых замечательных историй.

— Что касается меня, то он может и дальше разъезжать по свету, — сказала мама. — Истории, которые я пока слышала, на мой взгляд, отнюдь не замечательные.

Капитан Крич, раз обнаружив, как он выражался, нашу «якорную стоянку», зачастил к нам. Обычно он появлялся, мы подметили это, как раз к еде, выкликая: «Эй, на судне! Можно подняться к вам на борт потрепаться?» Поскольку было совершенно очевидно, что он не случайно проходил две с половиной мили через оливковые рощи, чтобы добраться до нас, было трудно отказать ему в возможности «подняться на борт», и мама, бормоча под нос что-то не самое доброе, бросалась на кухню разбавлять суп и нарезать сосиски, дабы капитан Крич мог присоединиться к нам. Он потчевал нас рассказами из своей морской жизни и сыпал названиями мест, где побывал. С его изуродованных губ соблазнительно срывались названия, которые я знал только по картам: Тринкомали, Дарвин и Дурбан, Буэнос-Айрес, Веллингтон и Калькутта, Галапагосские и Сейшельские острова и острова Товарищества. Казалось, нет такого уголка земного шара, куда бы он не добрался. Свои рассказы он уснащал пространными и донельзя вульгарными хоровыми песнями матросов и прибаутками такой биологической изощренности, что, к счастью, мама их не понимала.