Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

Несколько часов спустя меня разбудили голоса, доносящиеся из маминой комнаты. Теряясь со сна в догадках, что может делать семья в столь поздний час, я встал с постели, высунул голову из двери спальни и прислушался.

— Говорю вам, это ужас какой огромный домовой, — сказал Ларри.

— Это не может быть домовой, милый, — сказала мама. — Домовые бросаются вещами.

— Ну кто бы то ни был, он звякает цепями там наверху, — заявил Ларри, — и я хочу, чтоб его изгнали. Вы с Марго слывете знатоками загробной жизни. Так вот, поднимитесь наверх и избавьте нас от него.

— Я не пойду наверх, — дрожащим голосом сказала Марго. — Это может быть все что угодно. Это может быть злой дух.

— Он чертовски злой, это верно, — согласился Ларри. — Вот уже час, как он не дает мне заснуть.

— Ты уверен, что это не ветер или еще что-нибудь, милый? — спросила мама.

— Мне кажется, я умею отличить ветер от треклятого привидения, что играет по всему дому цепями с ядрами, как на ноге каторжника, — ядовито произнес Ларри.

— А может, это воры? — спросила Марго скорее для того, чтобы придать себе уверенности, чем для чего-либо другого. — Может, это воры и надо разбудить Лесли?

Спросонок да к тому же еще слегка осоловелый от спиртного, выпитого у графини, я никак не мог взять в толк, о чем речь. Ситуация казалась не менее интригующей, чем все прочие конфликты, которые мои родные горазды были провоцировать в самые неподходящие часы дня и ночи, посему я подошел ближе и заглянул в дверь. Ларри прохаживался по комнате взад-вперед, при этом его халат царственно шелестел.

— Что-то надо предпринять, — сказал он. — Я не могу спать, когда у меня над головой звякают цепями, а если я не высплюсь, я не могу писать.

— Не понимаю, чего ты ожидаешь от нас , говоря, что надо что-то предпринять, милый, — сказала мама. — Я уверена, что это ветер.

— Да, ты не вправе ожидать, чтобы мы пошли наверх, — заметила Марго. — Ты мужчина, ты и иди.

— Послушай, — сказал Ларри, — ведь это ты вернулась из Лондона вся в эктоплазме, с разговорами о бесконечном. Очень может быть, это какое-нибудь исчадие ада, которое ты вызвала во время одного из своих сеансов, и оно последовало за тобой. Выходит, это твой любимчик. Вот и иди, управляйся с ним.

При слове «любимчик» я вздрогнул. Неужели это Лампадуза? Как у всех сов, крылья у сипух мягкие и бесшумные, словно зонтики одуванчика. Нет, не может быть, чтобы это она производила шум, похожий на грохотанье цепи на ноге каторжника.

Я вошел в комнату и осведомился, о чем они все толкуют.

— Это всего только привидение, милый, — утешительно сказала мама. — Ларри обнаружил привидение.

— Оно на чердаке, — возбужденно пояснила Марго. — Ларри утверждает, оно последовало за мной из Англии. Уж не Мауэйк ли это?

— Ну, мы не будем ворошить прошлое, — твердо сказала мама.

— Мне безразлично, кто это, — заявил Ларри. — Какой именно из ваших лишенных телесной оболочки друзей. Я хочу, чтобы его убрали.

Я сказал, что, быть может, это Лампадуза, хотя на этот счет у меня очень большие сомнения.

— А что это такое? — осведомилась мама.

Я объяснил, что это сова, которую мне подарила графиня.

— Я должен был это предвидеть, — сказал Ларри. — Должен был предвидеть. Не знаю, почему это сразу не пришло мне в голову.

— Ну-ну, милый, — сказала мама. — Это всего-навсего сова.

— Всего-навсего сова! — возмутился Ларри. — Она грохочет там наверху, как целый танковый батальон. Скажи ему, чтобы он убрал ее с чердака.

Я сказал, что мне и самому непонятно, почему Лампадуза подняла такой шум, — ведь совы тишайшие создания… Они парят ночью на бесшумных крыльях, как хлопья пепла…

— Ну у этой нет бесшумных крыльев, — сказал Ларри. — Эта гремит, словно целый совиный джаз. Поди и выкинь ее!

Я поспешно взял фонарь и поднялся на чердак. Открыв дверь, я сразу понял, в чем дело: Лампадуза уничтожила мышь, после чего обнаружила длинный обрезок мяса в своем блюдце. За долгий жаркий день мясо затвердело и присохло к донышку блюдца. Лампадуза, решив, что этот кусок мяса послужит ей легкой закуской, позволяющей дожить до рассвета, всячески пыталась оторвать его от блюдца. И хотя ее острый, изогнутый, янтарного цвета клюв вошел в мясо, оно никак не желало расставаться с блюдцем. Теперь Лампадуза, угодив в ловушку, безуспешно хлопала крыльями и бегала по полу, гремя и звеня блюдцем по деревянным доскам в попытках отделаться от него. Я высвободил сову из затруднительного положения, принес ее в мою спальню и для верности заключил в картонную коробку.

С наступлением весны мы перебрались на новую виллу, элегантную и белоснежную, затененную огромной магнолией и расположенную среди оливковых рощ неподалеку от нашего первого дома. Она стояла на склоне холма, господствуя над плоской обширной местностью, размеченной наподобие гигантской шахматной доски оросительными канавами, между которыми, как я знал, были поля. В сущности, это были старые венецианские варницы, в старину в них собирали соленую воду, устремлявшуюся в канавы из большого соленого озера, к берегам которого они выходили. Озеро давным-давно заилилось, и канавы, ныне затопляемые пресной водой с холмов, служили отличной оросительной системой для покрытых бурной растительностью полей. Здесь в изобилии водилась всякая живность, и поэтому эта местность была для меня одним из излюбленных уголков.

Весна на Корфу никогда не бывает затяжной. Словно бы совершенно внезапно зимние ветры сдувают с неба облака, так что оно сияет ясно-голубым, как живокость, светом, и так же внезапно зимние дожди затопляют долины дикорастущими цветами; розовые пирамидальные орхидеи, желтые крокусы, длинные бледные колоски златоцветника, голубые глаза гадючьего лука смотрят на тебя из травы, и словно окунутые в вино ветреницы склоняются под малейшим дуновением ветерка. Ожившие оливковые рощи полнятся шорохами прилетевших птиц; лососево-розовые с черным удоды с удивленно приподнятыми гребешками тычут свои длинные изогнутые клювы в мягкую землю между кустиками изумрудно-зеленой травы; щеглы в золотисто-алом и черном оперении, трезвоня и присвистывая, весело, словно танцуя, перескакивают с ветки на ветку. Вода в оросительных канавах зеленеет от водорослей, переплетенных низками лягушачьей икры наподобие ожерелий из черного жемчуга; изумрудно-зеленые лягушки квакают друг на друга; пресноводные черепахи с черными, как эбеновое дерево, панцирями вскарабкиваются на берег, чтобы вырыть нору и отложить яйца. Стрекозы синевато-стального цвета, тоненькие, словно нитка, выводятся из личинок и, подобно дыму, плывут через подлесок в удивительном, как бы застывшем полете. Наступает пора, когда берега канав зажигаются по ночам пульсирующим зеленовато-белым светом тысяч светлячков, а днем мерцают ягодами земляники, свисающими наподобие красных фонариков в тени. Это волнующая пора, пора исследований и новых открытий, пора, когда, перевернув бревно, можешь наткнуться на что угодно, начиная с гнезда полевки и кончая блестящими извивающимися детенышами слепозмейки, словно отлитыми из бронзы и отполированными.