Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

В комнату снова вошел Деметриос-Мустафа.

— Завтрак готов, — сказал он.

Не переставая болтать, графиня вывела меня за руку из комнаты, и мы прошли выложенным изразцами коридором вниз по скрипящей лестнице в огромную кухню в подвальном помещении. На нашей вилле кухня тоже была достаточно велика, но по сравнению с этой она выглядела просто карликом. Эта кухня была вымощена каменными плитами, и в одном ее конце под булькающими котелками пылал и мерцал целый ряд костров из древесного угля. Стены были увешаны множеством медных котелков, чайников, блюд, кофейников, огромных сервировочных подносов и супниц. Все они светились розово-красным в отблесках пламени, ярко блестя и мерцая, словно жуки-скакуны. Посреди кухни стоял обеденный стол превосходно отполированного орехового дерева футов двенадцати длиной. Он был безукоризненно накрыт на две персоны — белоснежные салфетки, сверкающие столовые приборы. Два гигантских серебряных канделябра в центре стола возносили вверх белый лес зажженных свечей. Кухня, она же парадная столовая, производила поистине необыкновенный эффект. Здесь было очень жарко и столько вкусных запахов, что они почти забивали благоухания, исходящие от графини.

— Надеюсь, вы не имеете ничего против завтрака в кухне, — сказала графиня таким тоном, как будто и впрямь не было ничего унизительнее трапезы в таком скромном окружении.

Я ответил, что, по-моему, есть в кухне в высшей степени разумно, особенно зимой — так теплее.

— Совершенно верно, — сказала графиня, усаживаясь на стул, который поддерживал Деметриос-Мустафа. — К тому же, если бы мы ели наверху, меня б засыпал жалобами этот старый турок — ему, видите ли, далеко ходить.

— Я жалуюсь не на расстояние, а на количество еды, которую мне приходится таскать, — сказал Деметриос-Мустафа, разливая по бокалам светлое зеленовато-золотистое вино. — Если б вы не ели столько, все было бы не так плохо.

— А, кончай с жалобами и начинай подавать, — плаксиво сказала графиня, тщательно засовывая салфетку под свой подбородок с ямочкой.

Набравшись шампанского и бренди, я довольно сильно опьянел и был голоден как волк. Я в тревоге озирал орудия еды, лежавшие рядом с моей тарелкой, не зная, какое пустить в ход первым. Мне вспомнилось любимое мамино изречение: «Начинай снаружи и забирайся вглубь», но я все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Надо выждать и посмотреть, что первым возьмет графиня, а затем последовать ее примеру. Это было неразумное решение, ибо вскоре обнаружилось, что она с утонченным безразличием брала какой попало нож, вилку или ложку, так что вскоре я совсем сбился с толку и стал поступать так же.

Первое блюдо, которое Деметриос-Мустафа поставил перед нами, был превосходный прозрачный суп с крохотными золотистыми блестками жира и гренками с ноготь величиной, плававшими, словно хрупкие маленькие плоты по янтарному морю. Он был необыкновенно вкусен, и графиня взяла две порции, хрумкая гренки с таким звуком, будто кто-то ступал по хрустким листьям. Деметриос-Мустафа вновь наполнил наши бокалы прозрачным, отдающим мускусом вином и поставил перед ними деревянную тарелку с крохотными обжаренными рыбками, покрытыми золотисто-коричневой корочкой. Их сопровождали большое блюдо с желто-зелеными ломтиками лимона и соусник, доверху наполненный каким-то незнакомым мне экзотическим соусом. Графиня навалила на свою тарелку гору рыбы, залила ее лавовым потоком соуса, затем обильно спрыснула лимонным соком рыбу, стол и себя. Она улыбнулась мне лучезарной улыбкой, и ее лицо теперь приобрело ярко-розовый цвет, а на лбу выступили бисеринки пота. Чудовищный аппетит, казалось, нисколько не умерял ее способности вести разговор, ибо она без умолку болтала.

— Как вам нравятся эти маленькие рыбки? Божественно! Разумеется, очень печально, что им суждено умереть столь молодыми, но что поделаешь. Какое наслаждение есть их целиком, нисколько не думая о костях! Вот уж воистину облегчение! Генри, мой муж, знаете ли, однажды начал коллекционировать скелеты. Господи Боже, дом выглядел и пах, как морг. «Генри, — сказала я ему, — Генри, этому должен быть положен конец. В тебе взыграло нездоровое желание смерти. Ты должен показаться психиатру».

Деметриос-Мустафа забрал пустые тарелки, налил нам красного вина, темного, как сердце дракона, а затем поставил перед нами блюдо бекасов — причем головки были свернуты таким образом, что длинные клювы как бы пронзали их самих, а пустые глазницы обвиняюще глядели на нас. Они были пухленькие и поджаристые, и у каждого сбоку подрумяненный кусочек хлеба. Их, словно вороха осенних листьев, окружали тоненькие ломтики жареного картофеля, бледные зеленовато-белые свечи спаржи и зеленый горошек.

— Я просто не в состоянии понять вегетарианцев, — сказала графиня, энергично молотя вилкой по головке бекаса, чтобы сокрушить ее и добраться до мозга. — Генри однажды пытался стать вегетарианцем. Можете в это поверить? Но для меня это было невыносимо. «Генри, — сказала я ему, — этому должен быть положен конец. У нас в кладовке достаточно еды, чтобы накормить целую армию, и я не могу справиться с ней одна». Представьте себе, дорогой, я только что заказала два десятка зайцев. «Генри, — сказала я, — тебе придется расстаться с этой глупой причудой».

Мне пришло на ум, что, судя по всему, Генри, хоть и был самую малость несносным мужем, тем не менее прожил жизнь, полную несбывшихся надежд.

Деметриос-Мустафа убрал остатки бекасов и налил нам еще вина. Я чувствовал, как меня начинает раздувать от еды, и уповал лишь на то, что ее последует не слишком много. Но рядом с моей тарелкой по-прежнему находилось целое войско неиспользованных ножей, вилок и ложек, вот почему я с тревогой наблюдал, как Деметриос-Мустафа направляется к нам через мрачную кухню с огромным блюдом в руках.

— А! — сказала графиня, в волнении воздев свои пухленькие ручки. — Главное блюдо! Что это такое, Мустафа, что это такое?

— Дикий кабан, присланный Макрояннисом, — ответствовал Деметриос-Мустафа.

— О, кабан! Кабан! — пронзительно вскрикнула графиня, охватывая руками свои жирненькие щечки. — О, как чудесно! Я совсем забыла про него. Надеюсь, вы любите кабанину?

Я ответил, что это один из моих любимых видов мяса, и это было истинно так. Но, пожалуйста, только самый маленький кусочек.

— Ну конечно, — сказала она, склоняясь над большущим поджаристо-коричневым сочным окороком и отрезая от него толстые розовые ломти. Три из них она положила на тарелку — явно полагая, что это и есть, по любым меркам, маленький кусочек, — а затем принялась гарнировать их. Гарниром служили очаровательные маленькие золотистые лесные грибы-лисички с тонким, почти винным вкусом; крохотные кабачки, фаршированные каперсами со сметаной; картофелины, запеченные в мундире, аккуратно разрезанные и смазанные маслом; морковки, красные, как морозное зимнее солнце, и большие древесные стволы белого лука-порея, тушенного в сливках. Обозрев все это блюдо съестного, я украдкой расстегнул три верхние пуговицы на шортах.