Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

В начале зимы я получил письмо.

«Дорогой Джеральд Даррелл!

Насколько мне известно от нашего общего друга доктора Стефанидеса, Вы страстный натуралист и держите ручных животных. Вот почему мне подумалось, что Вы, возможно, захотите приобрести белую сову, найденную моими работниками в старом сарае, который они сносили. К сожалению, у нее сломано крыло, в остальном же она совершенно здорова и хорошо ест.

Если мое предложение Вам понравится, я приглашаю Вас на завтрак в пятницу, и Вы заберете ее, возвращаясь домой. Надеюсь, Вы будете столь любезны, что дадите мне знать. Без четверти час будет самым подходящим временем.

Искренне Ваша

графиня Мавродаки ».

Это письмо взволновало меня по двум причинам. Во-первых, потому, что я давно мечтал о сипухе, а речь шла явно о ней, во-вторых, потому, что все светское общество на Корфу годами безуспешно пыталось познакомиться с графиней. Она была по натуре отшельницей. Невероятно богатая, она жила на отшибе в огромной, пришедшей в упадок вилле в венецианском стиле и никогда не принимала и не видела никого, кроме работников своего обширного поместья. Ее знакомство с Теодором ограничивалось тем, что он давал ей медицинские советы.

По слухам, графиня владела большой ценной библиотекой, по каковой причине Ларри всячески домогался приглашения побывать у нее на вилле, но безуспешно.

— Бог мой, — с горечью молвил он, когда я показал ему приглашение, — я месяцами добивался разрешения у этой старой гарпии взглянуть на ее книги, и вот, пожалуйста, — она приглашает тебя на завтрак. Где справедливость?

Я сказал, что, быть может, позавтракав с графиней, я спрошу у нее, нельзя ли ему посмотреть ее книги.

— Вряд ли после завтрака с тобой, она соизволит показать мне хотя бы номер «Таймс», не говоря уж о библиотеке, — сказал Ларри, испепеляя меня взглядом.

Как бы то ни было, вопреки столь низкому мнению моего брата насчет моих светских манер я решил замолвить за него словечко, если подвернется такая возможность. Я понимал, что предстоит важное, если не сказать торжественное, событие, и поэтому оделся с особым тщанием. Моя рубашка и шорты были аккуратнейшим образом выстираны, и я уговорил маму купить мне пару новых сандалий и новую соломенную шляпу. Я поехал на Салли, на которую вместо седла набросили новое одеяло, ибо до поместья графини было довольно далеко.

День выдался пасмурный, земля размякла. Похоже было, нас застигнет буря, но я надеялся, что это случится не ранее, чем я достигну места назначения: дождь испортил бы хрусткую белизну моей рубашки. Пока мы трусили через оливковые рощи и из миртовых кущ перед нами время от времени с гудением взлетали вальдшнепы, мною все больше овладевало волнение. Мне казалось, что я плохо подготовился к такому визиту. Начать с того, что я забыл захватить с собой заспиртованного четырехногого цыпленка. Я был уверен, что графине было бы небезынтересно увидеть его, и, во всяком случае, он мог бы составить предмет разговора и помочь нам преодолеть неловкость первых минут знакомства. И второе: я забыл посоветоваться с кем-либо насчет того, как следует величать графиню. «Ваше величество», думалось мне, безусловно будет слишком формальным, особенно если учесть, что она отдавала мне сову. Возможно, «ваше высочество» было бы лучше, а то и просто «мадам»? Ломая голову над хитросплетениями этикета, я предоставил Салли самой себе, и она тотчас стала клевать носом. Из всех животных, предназначенных для верховой езды, только ослы, по-видимому, способны спать на ходу. Результат не заставил себя ждать: Салли уклонилась к самой придорожной канаве, споткнулась, покачнулась, и я, всецело погруженный в свои мысли, свалился в грязную воду шести дюймов глубиной. Салли уставилась на меня с видом укоризненного изумления, которое она напускала на себя всякий раз, когда чувствовала за собой вину. От ярости я готов был задушить ее. Из моих новых сандалий сочилась грязная жижа, мои шорты и рубаха — за минуту перед тем такая хрусткая, чистая, свидетельствующая о благонравии — были обляпаны грязью и обрывками гниющих водных растений. Я чуть не плакал от неистовства, от крушения всех моих надежд. Мы отъехали слишком далеко от дома, чтобы можно было вернуться и переодеться, оставалось одно: двигаться дальше, промокшим и жалким, теперь уже уверенным, что не важно, как величать графиню. Она, я не питал иллюзий на этот счет, лишь взглянет на мое цыганское обличье и велит мне убираться домой. И я не только потеряю сову, но и шанс протащить Ларри в ее библиотеку. «Какой же ты дурак, — с горечью думал я. — Нужно было идти пешком, а не доверяться этой злосчастной скотине, которая теперь резво рысила, навострив уши, похожие на пушистый кукушечий арум».

Вскоре мы достигли владений графини; вилла стояла в глубине оливковых рощ, к ней вела подъездная аллея с высокими зелеными и розовоствольными эвкалиптами. Въезд в аллею охраняли два белокрылых льва на колоннах, презрительно глядевшие на нас с Салли, трусивших вниз по аллее. Дом был огромный, построенный в виде квадрата с внутренним двориком. Когда-то он был выкрашен приятным для глаза ярким венецианским кармином, но с течением времени краска поблекла до бледно-розовой, штукатурка местами вспучилась и растрескалась, и, как я заметил, кое-где на крыше не хватало коричневых черепиц. Под стрехами лепилось больше ласточкиных гнезд — ныне пустующих и похожих на маленькие заброшенные коричневые печки, — чем мне когда-либо приходилось видеть собранными в одном месте.

Я привязал Салли к дереву и подошел к проходу под аркой, который вел во внутренний двор. Тут висела ржавая цепь, и, дернув за нее, я услышал, как где-то в недрах дома слабо звякнул колокольчик. Некоторое время я терпеливо выжидал и уже готов был снова позвонить, но тут массивные деревянные двери открылись. Моим глазам предстал человек, озиравший меня совсем как законченный бандит. Он был высок ростом и дюж, с большим торчащим ястребиным носом, раскидистыми пышными белыми усами и гривой вьющихся седых волос. На нем был красный тарбуш, свободная белая куртка, красиво расшитая алой и золотой канителью, мешковатые плиссированные черные штаны, а на ногах чаруки с загнутыми вверх носами, украшенные огромными красными и белыми помпонами. По его смуглому лицу пошли морщины, собравшиеся в ухмылку, и я увидел перед собой полный рот золотых зубов. Прямо как на монетном дворе, подумалось мне.

— Кирие Даррелл? — спросил он. — Добро пожаловать.

Я прошел за ним в дом через внутренний дворик, полный магнолий и заброшенных зимних клумб. Он направился вниз по длинному коридору, выложенному красным и синим кафелем, распахнул какую-то дверь и ввел меня в просторную мрачную комнату, от пола до потолка заставленную книжными полками. В одном ее конце располагался большой камин, в котором плясали, шипели и потрескивали языки пламени. Над камином висело огромное зеркало в золотой раме, почти почерневшее от времени. На длинной кушетке у огня, почти совсем затерявшись в цветастых шалях и подушках, сидела графиня.