Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Медленно выпив свой стаканчик, она заметно оживилась, посветлела, и даже морщинки перестали резко выделяться на ее лице.

Без всяких предисловий она сказала:

— Я в молодости красивая была и сильная. Одна могла большую лодку на берег вытащить. И муж мне ровня был: плечист, умен, удачлив. Ну, и красив, само собой. За некрасивого не пошла бы...

Она помолчала, глубоко затягиваясь из трубки, и неожиданно ее лицо будто судорогой свело. Казалось, женщина вот-вот заплачет. Но она продолжала свой рассказ тем же спокойным глуховатым голосом:

— Враз все точно в воду к рыбам пошло. Кузьму — мужа — и Андрея — сына старшего — возле Праги убили. Николенька — средний сынок — всю войну отслужил, домой ехал, да где-то в Польше тифом заболел и, мать не повидав, приказал долго жить. Вот остался Гришка — последний мой. Двадцатую весну ныне встретил. Все у меня в нем — и жизнь моя, и муж, и сыны — те, что не пришли материнскую старость потешить.

Выбив трубочку, сказала, растерянно улыбаясь:

— Вот сына от моря отваживаю. Сама знаю — плохо это. Но уже не могу — беда подломила. Боюсь за Гришку — не случилось бы чего.

С курорта приехал прошлым летом, чемодан новый привез. Я порадовалась: о себе маленько беспокоиться стал. А он открыл чемодан — что ты думаешь там? — голуби. Красивые, правда, голуби, сизые такие, но ведь не мальчишка же он, жениться пора.

Женщина снова набила трубочку.

— Я его корить стала, а он смеется. Потом уже серьезно говорит: «Я же понимаю, мать, отчего невесело у тебя на душе. Не знаешь ты, что́ с сыном в море: он рыбу ест или она его. Ну, вот, по совету умных людей купил я голубишек почтовых. Поучу их, однако, а потом — с собой, в море. Они оттуда тебе записки мои таскать будут».

Полгода учил Гришка птиц своих — с побережья кидал, на лодках в море увозил, и — скажи ты! — летят. Примчатся — и прямо в избу! Там, в сенках, ящик для них поставлен.

Женщина в упор посмотрела на меня и сказала:

— Сейчас вот с собой их взял, в море. Долетят, ты-то как думаешь?

— Долетят.

Она искоса поглядела на меня, и снова будто судорога прошла по ее лицу.

— Успокаиваешь старую бабу?

— Не успокаиваю. У меня у самого дома почтовые голуби.

Вскоре меня разыскали товарищи, надо было продолжать путь к Полярному. Я попрощался с Варварой Царевой — так звали эту женщину — и, пообещав заехать через две-три недели, вышел на улицу.

Мне удалось попасть в рыбачий поселок только через месяц. Немного передохнув, я отправился навестить старую рыбачку.

Дома ее не оказалось. Мальчишки сообщили мне, что бабка Варвара опять, наверно, сидит на берегу и все смотрит в море.

— Разве рыбаки еще не вернулись?

Мальчишки завздыхали и покрутили головами.

«Неужели предчувствие не обмануло старую женщину»? — думал я,торопливо шагая к морю и стараясь заранее подобрать трудные слова утешения.

Варвара сидела на прежнем месте, на скале. Она так же подвинулась, как и в прошлый раз, поздоровалась и снова перевела взгляд куда-то в серую морскую даль. Но я заметил, что смотрела она не на море, а на хмурое низкое небо, нависшее над водой.

Я вспомнил наш прежний разговор. Женщина ждала голубей! В этих голубях сейчас заключались все ее надежды на спасение сына. Она уже твердо была убеждена, что с рыбаками, с ее Гришкой, случилось несчастье.

От постоянного утомления глаза Варвары покраснели и слезились, по лицу чаще, чем раньше, пробегали судороги, вся она была напряжена, и мне казалось, что маленькая трубочка из прочного верескового корня сейчас разлетится в ее пальцах, как яичная скорлупа.

Заготовленные утешения казались теперь никчемными и бестактными, и я молчал, сознавая, что своим молчанием ухудшаю и без того тяжелое настроение Варвары.

Женщина заговорила сама.

— Погляди! — воскликнула она, живо обернувшись ко мне. — Не голуби ли?

Она вытянула руку в направлении моря и снова обернулась ко мне: должно быть, не верила словам и хотела убедиться в правде слов по лицу собеседника.

Я покачал головой:

— Чайки.

Мы просидели на берегу довольно долго, когда я заметил неподалеку большую группу мальчишек. Они о чем-то перешептывались друг с другом и всё посматривали в нашу сторону.

Сначала мне показалось, что их интересует заезжий человек, редкий в этих местах. Но догадка оказалась неверной.

Один из мальчишек — судя по всему, коновод — в шерстяной гимнастерке, перепоясанной офицерским ремнем, усиленно кивал мне, подзывая к себе.

— Ты сиди, Варвара, — сказал я женщине, — а я пойду, разомнусь немного.

Она ничего не ответила, не обернулась даже, и я поспешил к ребятам.

Мальчишка в защитной рубахе протянул мне прямую жестковатую ладонь и ломающимся баском представился:

— Степан. А вы?

Я назвал себя.

— Горюет? — спросил мальчишка, кивая в сторону берега, и вздохнул. — Жалко бабку Варвару, ее на всем берегу любят, удачливая была, и вот — на́ тебе!

— А у тебя никого в море? — спросил я Степана.

— Как никого! — тряхнул он головой. — Отец там и брат тоже.

Он заметил мой удивленный взгляд и сказал, усмехаясь:

— Все бывает в море. Буря там или рыба хорошо идет — вот и задержка. Мы-то знаем. И бабка Варвара знает. Все равно трудно ей, бедной.

Он решительно наморщил лоб и заключил:

— Чтой-то придумать надо. Помочь Варваре.

Я давно не был дома, не видел своих детей, и меня сейчас потянуло обнять этого белобрысого вихрастого парня с отзывчивым сердцем.

Заметив мое движение, Степан отодвинулся и, нахмурясь, проворчал:

— Ну ладно, если вы не можете, мы сами придумаем.

На другой день мы снова сидели с Варварой на скале, высматривая голубей, когда к нам прибежал взъерошенный Степан.

— Бабка Варвара! — закричал он. — Голубь!

Женщина вскочила на ноги и, схватившись за грудь, пошла навстречу мальчику. Подойдя к нему вплотную, Варвара пристально посмотрела в лицо Степану и глухо сказала:

— Врешь, Степка!

— Ей-богу, бабка Варвара! — уверял мальчишка, торопливо шаря в карманах рубахи. — Он не в твою, он в другую избу зашел. Устал, видно.

Варвара еще раз внимательно посмотрела на Степана и, стараясь предупредить судороги на лице, жалко улыбнулась:

— Врешь ведь!

— Да нет же! — почти закричал Степан, нащупав, наконец, что-то в кармане. — Вот тебе записку голубь принес.

Женщина резко подалась к мальчику.

Степан отдернул руку и протянул записку мне:

— Пусть он прочтет: у него глаза помоложе.

— Читай! Читай! — торопила Варвара, заглядывая в клочок бумажки, который мне передал Степан.

Я быстро пробежал записку глазами и, стараясь улыбнуться через силу, прочел ее женщине.

На листке из школьной тетрадки квадратными, старательно выведенными буквами было написано: