Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Ему стало так приятно от этих мыслей, что он рывком поднялся с нар, подозвал Мальчика и потрепал ему уши.

Старый ездовой пес поднял на Ваську глаза и облизал себе опавшие бока. С его желтых клыков падала на землю мутная клейкая пена.

И тут Ваське вдруг пришла в голову мысль, которая сразу заставила его возненавидеть собаку.

«Юкола!.. Псу скармливают юколу! Сухую вяленую рыбу, которую мог бы есть он, Васька. Да еще голуби! Пока не поздно, надо убрать собаку!».

Еще не зная, как сказать об этом, Варавва подошел к печке и стал разглядывать небольшой сетчатый ящик. На его дне, устало перебирая перья, сидели, голуби.

«Черт бы побрал это показное благородство Сероштана! Мало ему собаки! Зачем он тащил сюда голубей? Кормить их пшеницей, когда люди третий день хлебают пустой суп, едва пахнущий мясом! А какой обед вышел бы из этих птиц!».

— Послушай, Андрей, — стараясь взять добродушный тон, заговорил Варавва, — сколько же каждый голубь съедает зерна? Сорок граммов? Боже мой — это же полфунта в сутки на всех! А Мальчик!..

Васька даже застонал от возмущения:

— Фунт юколы! Мальчик пожирает в день фунт юколы!

Сероштан медленно помешивал суп в котелке. Выслушав Варавву, он поднялся от печки, внимательно поглядел на красивое и жалкое лицо товарища и ничего не ответил.

Казалось: к легкому раздражению Сероштана, вызванному воплем и недвусмысленными намеками Васьки, примешиваются удивление и любопытство. Когда Сероштан впервые увидел Варавву в Мурманске, тот производил впечатление самоуверенного человека. И — на тебе! — закис из-за пустяка!

Кочемасов, кончив пришивать латку, подошел к кипящему котелку и, заглянув в него, невесело усмехнулся:

— Кашица постная, да еще и без круп!

Он равнодушным взглядом скользнул по худым бокам Мальчика и внезапно понял, куда гнет Варавва. Но Кочемасову не хотелось скандалить. Он раз на всю жизнь решил для себя не ввязываться в тяжбы. Есть люди, которым положено или которые любят принимать решения. Любое решение — в конечном счете — лишняя ответственность. Разумный человек всегда предпочтет помолчать, подумать. Так вернее всего избежать неприятностей и ошибок, став потом на сторону большинства или сильного. Васька ведет себя, конечно, глупо. Да и рано поднимать шум. Буря может кончиться в любую минуту, и тогда к ним через перевал пробьются оленьи упряжки.

Кочемасов украдкой посмотрел на Сероштана.

Тот хмуро, ни на кого не глядя, копался в кармане. Наконец, найдя ключ, он открыл замок на своем бауле и достал из него мешочек с пшеницей. Взвесив мешочек на руке, Сероштан вздохнул, отсыпал немного зерна в пустую консервную банку и снова замкнул баул.

Подойдя к ящику с голубями, Сероштан взял темными обветренными пальцами несколько зерен, понюхал их — не плесневеют ли? — и, убедившись, что пшеница суха, поставил банку голубям.

Через минуту, разливая жидкий суп в тарелки, Сероштан сказал:

— С этого дня всем — сто граммов тушенки и столько же сухарей. На сутки. Мальчику — одну рыбу, литр воды еще...

— Дай мне мою долю, Андрей, — внезапно решившись, проговорил Варавва. — Я сам буду тратить мой припас.

— Нет, — ответил Сероштан. — Не дам. Жили вместе и сдохнем, в случае чего, тоже.

Карие большие глаза Васьки жалко моргнули, на лбу, на щеках, даже на шее выступили красные пятна. Он растерянно взглянул на Кочемасова и, пожав плечами, спросил:

— Что ж ты молчишь, Иван?

— Ешь суп, — не поднимая головы от тарелки, проворчал Кочемасов. — Простынет.

Варавва уныло хлебал суп и думал. Видно, что-то сломалось в его судьбе, если никто с ним не хочет считаться. А может быть, он просто попал в никудышную компанию.

Варавва привык верить, что у него счастливая судьба. Сын крупного хозяйственника, в школе он учился легко и весело. Чувствовал, что учителя относятся к нему почтительно. Не понимал: перекладывают на мальчишку долю уважения к его отцу.

Наверно, поэтому Васька очень удивился и даже оторопел, когда его не приняли в Мурманский учительский институт. Он долго выяснял у секретарши директора, отчего не приняли, и, узнав, что безнадежно провалился на экзаменах, иронически усмехнулся:

— Знаем мы эти экзамены! Везде знакомство нужно.

Мать, обняв сына, плакала, а отец, подымив трубкой, бодро подмигнул Ваське:

— Не беда. Поработай немного руками. И я свой хлеб не языком зарабатывал.

И Васька стал служить страховым агентом. Если подумать, это была неплохая служба.

Васька уверил себя, что он простой средний человек и ему незачем трепать себе нервы на ответственной работе.

Девчонку в жены себе подыскал тоже среднюю — по красоте, по должности.

— Эх, дура ты! — вслух сказал Васька, обжигаясь жидким супом. — И чего тебе надо было?

— Кто дура? — поинтересовался Кочемасов.

— Никто... — спешно ответил Варавва. — Так я. «Это она, Настя, толкнула его сюда. Девчонка! Даже самые глупые и тихие из девчонок, и те норовят взять в мужья героев или, на крайний случай, капитанов каботажных судов. Смирный обстоятельный человек нынче совсем не в цене. Глупо! Он мог бы прожить и без Насти. Что она? Нос пуговицей, среднее образование и пятьдесят рублей в месяц на рыбкомбинате.

Можно было найти не хуже. А теперь вот приходится пропадать».

Васька тяжело вздохнул, и ему стало жалко себя.

Сначала задача экспедиции казалась несложной и нетрудной. Надо обследовать побережье и найти места для временных пристаней.

Настя рассказывала об этом с таким жаром, будто предстояло ехать за золотом Пусть она думает, что Васька послушался ее. Смешно! Стал бы он ввязываться в это дело, если б не заработок. Ну да! Держи карман!

И вот, когда они уже совсем закончили здесь дело, снег повалил клочьями и перевал занесло.

В первые два дня еще надеялись, что упряжки пробьются на полуостров. Потом поняли: их отрезало и помощи не будет.

Пока можно было выходить на волю, Сероштан отправлялся с Мальчиком на берег — ловил в заливе треску на поддев. Залив, куда заходили теплые воды течения, клубился паром, и соленые брызги застывали на полушубке Сероштана.

Но потом стало сильно мести, придуло снег к палатке, и выходить на воздух было уже нельзя.

Еще через сутки совсем разненастилось. Угрожала голодная смерть. А тут приходилось скармливать запасы пиши собаке и голубям!

Сероштан понимал, что не только Варавва, но и Кочемасов может взбунтоваться против этого и потребует зарезать сначала голубей, а потом собаку. Три дня голодной жизни уже выбили из колеи Ваську. Кочемасов еще держится, но кто знает — что́ у него на душе?

— Ах, боже мой! — грустно вздохнул Варавва. — В крюк меня жизнь согнула.

Кочемасов хмуро сдвинул брови, сказал: