Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Я кончил писать и набил табаком трубку. Спросил:

— А отчего не спите? Поздно.

Она не ответила сразу. Достала из ватника такую же, как у меня, прямую трубочку, раскурила ее и, покашляв, сказала глухо:

— Ночи у старухи — как версты в степи. Конца им нет.

Выслушав, что́ я сказал, вдруг с любопытством поглядела на меня, даже придвинулась ближе.

— Вот по выговору слышу — земляк ты мне. С севера ведь?

— С севера.

Она опять замолчала, зябко поводя плечами. И без ее вопроса было видно, что к строителям она попала случайно, — человек здесь не коренной, пришлый.

Огромная, казалось, прозрачная лупа висела над нашими головами, заливая зыбким светом урочище Кос-Тума. За горбатым землянками урочища лежала пустыня Бет-Пак-Дала — мертвая, как пепел, земля, придавленная тишиной.

Я собрался уходить.

— Погоди, — проворчала старуха, — не сидится вам, молодым. Надолго ли сюда?

— На сутки. Завтра ночью — на Балхаш.

— А-а... — Женщина, казалось, колеблется. — Так ты приходи завтра. К вечеру. Поболтать охота. Не откажешь?..

Я сказал, что приду.

Весь следующий день бродил по строительным участкам и, тишком ругая жару, знакомился со всякими людьми и писал обрывки фраз в книжечку.

Вечером, отмывшись от соленой пыли, вспомнил о старухе и заспешил к ее землянке.

Костерок горел на прежнем месте, и женщина сидела возле него, изредка затягиваясь из трубки и покашливая.

— Пришел? А я думала — плюнешь. Много ли корысти от старой бабы?

Я не знал, что сказать ей, а она больше ни о чем не спрашивала. И мы молчали, и курили трубки, и изредка взглядывали друг на друга.

— У меня к тебе докука есть, — внезапно сказала она. — Душу отвести хочу.

Погрызла обкусанный мундштук трубки, пробормотала:

— На свою глупость жалобы не подашь... Вот хочу тебе раскрыть мою жалкую жизнь. Ты ведь пишешь и можешь словом помочь, если кто знает меньше, чем я... Станешь слушать?..

Солончаки еще блестели под уходящим солнцем, но зной уже ослабел, стал мягче, не жег лица. Дым растра поднимался в белесое небо, измученное дневной жарой.

Старуха покатала в пальцах красный уголек, разожгла погасшую трубку.

— Ты погоди. Я — сейчас.

Она спустилась в землянку и быстро вернулась оттуда, прижимая к груди тяжелый альбом с тусклыми металлическими застежками.

— Гляди, — сказала она странным тоном, в котором были, кажется, торжество, любопытство и грусть. — Тут — житье-бытье мое.

Я полистал альбом, и на душе стало смутно, как бывает смутно, когда тебе скажут общеизвестную, но горькую истину, о которой не принято говорить.

С карточек на меня смотрело яркое лицо девушки, немного балованной и капризной, — видимо, ее очень любили когда-то. Потом на снимках была молодая женщина с немножко надменным лицом, но по-прежнему пылкая и привлекательная. Она красовалась всегда в кругу мужчин, вроде картины в раме.

Последние снимки сделали в то время, когда ей было, видно, около сорока лет.

Я взглянул на старуху и невольно отвел глаза в сторону: так она была не похожа на женщину из альбома.

— Ну?.. — потребовала она. — Что скажешь?

Выслушала ответ, подышала дымом из трубки, закашлялась:

— Красива... Нет... Всем хороша была, да сердце с пуговицу. А без него какая же красота?..

— О чем вы? — спросил я старуху. — Конечно же, люди не любят злой красоты. Внешность, как счастье в лотерее, — какая кому достанется. Подло презирать других за то, что им выпал плохой билет. Но вы вроде были добры. А нежная доброта женщины ничуть не хуже красоты.

— Думаешь? — взглянула она на меня, и пятна стыда или удовольствия проступили на ее щеках.

Она несколько раз подряд затянулась из трубки, подумала вслух:

— Молодость разве верит в свой закат? Нет, не верит. Это не только от малой жизни и здоровья. А зачем ей думать об одышке и морщинах? Чтоб скорее постареть?..

Ее язык, как и внешность, одежда, производили диковинное впечатление. Это вот как в ином пласте земли: слой ложится на слой, сцеплены прочно — одна земля, а все равно — разнородно все.

И мне хотелось знать — почему так?

Быстро темнело. Стало прохладней. В небе вздрагивали первые крупные звезды. Отсюда, из пустыни, они казались такими непривычно-большими, будто земля сместилась со своих обычных путей и подвинулась ближе к небу.

— Все ушло... — опять внезапно заговорила старуха, посасывая трубку и покашливая. — В девятнадцать моих годочков была у меня тьма поклонников...

Она на мгновение замолчала, вслушиваясь в музыку приятных ей слов.

— Всякие были ухажеры. — Она усмехнулась, продолжала вполголоса: — И среди них, ухажеров, — Васенька. Совсем на них на всех не похожий. Бесцветный, казалось. Робкий очень. Знаешь, есть песчаная осока — иляк. Вот на нее походил...

Она говорила мягко и мечтательно, точно жалела о том, что мало на свете бесцветных робких людей.

— И знакомство наше случайно вышло. В театре рядом сидели. Он не на сцену — на меня смотрел. Видела — и нравилось. Это всем нравится. Так ведь?..

Я утвердительно покачал головой.

Пока одевалась — исчез. Бог с ним. Вышла, а он стоит под фонарем и ждет меня. Сильно бледный, подобно бумаге, только глаза, как кляксы, расплылись. От страха, что ли?

Топтался он, топтался около меня и решился наконец, будто с кручи в холодную воду бросился:

— Василий я. Проводить-то можно?

Шел всю дорогу молча, спотыкался, густо краснел — вот как нашаливший мальчишка, которого ведут в учительскую.

— Бегите-ка вы домой, — сказала я ему у калитки, — вас, небось, маменька заждалась.

Он не возразил, покорно потоптался на месте, пытаясь что-то сказать, но не решился и ушел.

И я тут же забыла о нем. Не задел душу. Да и ничем ведь не обязана была ему. Ничего не обещала. Таких знакомств мало ли было?..

Старуха замолчала и бросила на меня быстрый взгляд. Чисто выскребла палочкой трубку, зарядила ее новой щепоткой табака, пробормотала:

— Я тебе все, как было, говорю. Без прикрасы.

И, усмехнувшись, созналась:

— Охота иногда подмалевать прошлое, красивей сделать. Только ни к чему теперь... Ну, вот — о чем я тебе говорила? Ушел он, Васенька, а через неделю выхожу из дома — стоит у калитки, замерз сильно. Долго, верно, стоял, дожидался.

Заспешил навстречу мне, стал колом — и ни слова,

Я спрашиваю:

— И долго перемалчиваться будем?

Он даже испугался:

— Нет, что вы! Я вас повидать пришел.

— Глядите. Мне не жалко.

Я, понятно, играла. Совсем не шел мне в сердце этот Васенька, неприметный видом, какой-нибудь малый служащий или техник на заводе.

Рассказчица посмотрела на меня и прихмурила глаза:

— Ты головой не качай. Мне не чин нужен был, не богатство. Но так думаю: дуракам везет только в поговорках. В жизни удача — умным и волевым людям.