Мария Плахова - К островам Индийского океана

Наверное, современники не всегда с должной остротой видят современность, недостаточно поражаются ею. Так, зрячие иногда оказываются слепыми, принимая за должное совершающееся на глазах чудо. Сотворенная людьми река орошала пол миллиона гектаров. Пять гидроузлов регулировали ее уровень, три насосные станции за секунду поднимали пятьдесят кубометров воды на высоту тридцать три метра, подавая ее в дельту Мургаба. Протяженность канала имени Ленина уже превысила тысячу километров, а канал шел дальше на запад, к Каспийскому морю.

Но главным было не это. Не сотни километров линий электропередачи, дорог, не разработки нефти и газа.

— Вы про город Карамет-Нияз слышали? — спрашивали нас люди. — Строители канала зовут его «столицей пустыни». Нет такого второго в мире!

В первый его дом люди вошли в 1954 году, а сейчас в городе уже несколько тысяч. А кто жители? Те, что съехались на стройку, на голое место. Семьями обзавелись, остались навсегда в пустыне, которая перестала быть пустыней.

— Канал наш не просто стройка, а целая эпоха в истории туркменского народа. Это не только новая экономика, но и новый быт, новая психология, — говорили люди.

— Ты не помнишь, какова протяженность Каракум-канала? — спрашиваю Плахову.

— Первая очередь — четыреста километров — была сооружена за четыре года. Вторая — сто сорок километров — за шесть месяцев. Вся мировая практика строительства оросительных и судоходных каналов не знала таких сроков.

— Я не ослышался? Ведь Суэцкий канал строили десять лет?

— Десять, — подтверждает, собирая кисти, Плахова. — Ровно десять лет ушло на строительство ста шестидесяти километров.

Феллахи на берегу пережидают бурю, чтобы освободить корабль от пут. Ссутулив спины, сидят на корточках под слабым прикрытием вытащенной на берег лодки. По-прежнему крутятся песчаные вихри, и черное, просмоленное днище лодчонки вскоре становится пепельно-серым, сливаясь с цветом песка.

На палубах не поработаешь, из каюты ничего не видно. Приходится, собрав имущество, проситься «на постой» в штурманскую рубку, что недремлющим оком возвышается над баком со сплошным, открытым для обзора окном. Поскольку все равно стоим на приколе, Валихов любезно разрешает пристроиться в удобном месте — пишу этюд «Пыльная буря над Суэцем», и это, право, не так часто увидишь в жизни.

Небо меняет и меняет цвет, то разбухая желтизной, то растекаясь зловещими черно-лиловыми подтеками. Жутковатое величие есть в этом хаосе. Построен канал, углублено русло, люди строят, роют, планируют, а пустыня шутя останавливает как ей вздумается железные махины судов.

Одобрив этюд, штурман Валихов в качестве вознаграждения вручает мне толстую книгу в переплете с весьма полезными сведениями «Лоция Красного моря».

Оказывается, наша песчаная буря — сущие пустяки, ибо сейчас март, в мае же и в июне над пустыней беснуется самум. Самум — страшный ураган, который местные жители называют огненным мечом или дыханием смерти. Родившись в Сахаре, мчит он, прихватив массы песка, и, добравшись до Аравийской пустыни, не теряет своей разрушительной силы. У человека вызывает тяжелое состояние, головную боль, рвоту, иногда смерть.

Еще на выбор дует хамсин, что по-арабски значит «пятьдесят», ибо беснуется пятьдесят дней в году. Ветер конца зимы — начала весны сухой и раскаленный. «Когда дует хамсин, люди задыхаются от зноя, мельчайшая пыль проникает во все поры тела».

Через несколько часов буря уходит, и корабль снова получает возможность двигаться. Уже приняты назад швартовые канаты, включены двигатели, но ураган, сильно прижав судно к берегу, посадил нас на мель — своим ходом «Курчатов» сняться с нее не может. Вновь длится тягостное ожидание, пока на выручку не приходит буксир. Натянув канаты, маленькое суденышко отважно пыхтит, тужится, стаскивая с мели корабль восемь тысяч тонн водоизмещением.

Наступил вечер. В лучах прожектора серебрятся брызги. Еще усилие — и «Курчатов» медленно отходит от северного берега канала. Вскоре прибывает на борт новый лоцман, остальной отрезок пути пойдем ночью, в темноте.

Потеряв грозную силу, но еще поскрипывая песчинками, врывается в открытый иллюминатор ветерок. Рейс продолжается. Проходим рядом с Вечностью — где-то неподалеку спят сфинксы: покоятся на цоколях могучие лапы, застыли полуприкрытые тяжелыми веками глаза. Может быть, видят они наш караван, гуськом идущие корабли, и сооружения из железа и стали кажутся властелинам песков хрупкими, недолговечными.

А ведь может родиться фантастическая картина «Корабли и Вечность». Почему не помечтать, мысленно положив на монохромно серый холст усталые глыбы сфинксов. Лица, источенные веками, гибкие зеленовато-коричневые тени залегли во впадинах, неподвижный взгляд устремлен туда, где цепочка огоньков выдает присутствие кораблей, шествующих по пескам.

— Вечного ничего нет! — сообщает Алексеев, заглянув в мой альбом, где с помощью акварели пытаюсь материализовать возникшую в воображении картину. — О какой вечности может идти речь?

— Между прочим, знаменитому сфинксу возле египетских пирамид уже более четырех тысяч лет.

— А тебе известно, что он медленно гибнет? Под воздействием песчаных бурь и грунтовых вод в монолите неуклонно идет процесс эрозии.

Не люблю, когда выражаются столь научно.

— Ты получил сигнал бедствия?

— Почему я? Все знают, что у гигантского изваяния уже отвалился кусок лапы, идут реставрационные работы. Теперь начат второй этап «лечения» — к фигуре льва с головой человека будет приставлена борода.

— Причем здесь борода?

— Борода, — назидательно сообщает он, — борода эта долгое время обитала вдали от туловища, находилась в Англии, в Британском музее. Только после продолжительных переговоров администрация музея согласилась вернуть бороду в Египет. Так вот, знаменитый театр Сфинкса — открытая площадка у подножия исполина — сейчас реконструируется. При участии итальянских артистов, там в натурных декорациях должна демонстрироваться «Аида»!

Теперь наступает мой черед.

— Между прочим, «Аида» была написана Верди именно по случаю торжественной даты открытия Суэцкого канала!

Алексеев молчит, и мы у теплого бортика корабля смотрим на уходящие в темноту берега канала, за которыми лежит пустыня с дремлющим безбородым Сфинксом.

Ни эрозия, ни трещины, ни даже временно украденная борода не могут лишить его права называться Вечным. Так полагаю я.