Мария Плахова - К островам Индийского океана

Идем, прижимаясь к северной стороне канала. Справа безжизненные пространства, слева теплится жизнь. За буграми спрессованного, извлеченного из русла песка, как за рыжими стенами цитадели, приютились домики. Собственно, слово «домики» вряд ли применимо к жалким хибарам, что вросли в холмы.

Лачуги со слепыми оконцами наглухо отгородились закрытыми ставенками. Изредка вспыхнет солнечный блик, нашарив медный кувшин на плоской крыше, заверещит петух, тявкнет одичалая собачонка.

Берег кажется необжитым, безлюдным, лишь закутанная в черное покрывало женщина тянет за веревку понурую низкорослую коровенку. Сухой ветерок шевелит мусор, глохнут, увязают в плотном воздухе звуки. А рядом нацеленные в небо стволы орудий, груды покореженного металла, колючая проволока. Иногда завалы насыпи расступаются, открывая горизонт с уходящими в белое сияние полосками оазисов и тусклыми серо-зелеными пальмами.

Лениво журчит у бортов вода, слабой волной упирается в укрепленный берег. Нищета и разор печально контрастируют с утренним крепнущим светом. Еще не набрали полной силы краски, но уже уплотнился, зарозовел песок, зазолотились финиковые пальмы.

Частыми порывами налетает ветер, наизнанку, до рыжего основания выворачивает листву, укладывает, отбрасывает набок широкие, как веер, кроны, будто, раскинув зеленые крылья, рвутся и не могут сорваться с гнезда лохматые птицы.

Все плотнее насыщается мир сиренево-охристыми красками. Сужаясь позади, как бегущие к горизонту рельсы, уходят в песчаное марево берега канала. Над полоской воды, извиваясь и меняя рисунок, тянется цепочка мигрирующих птиц, растягивается, сжимается, в сложных своих построениях сохраняя неведомую нам систему.

Все дальше углубляемся в Суэцкий перешеек, и косяки птиц уже исчезают за безжизненными дюнами.

Идем каналом, постепенно попадая в сферу действия глубокого циклона с центром над Черным морем. Мгла обрушивается внезапно, видимость уменьшается до мили. В десять часов тридцать минут утра по указанию лоцмана пришвартовываемся левым бортом к берегу: движение по каналу запрещено. Идет песчаная буря. Она налетает неожиданно, рваным серым краем смывая нежные утренние краски.

— Внимание! В связи с приближением песчаной бури караван остановлен. Срочно зачехлить лебедки. Задраить иллюминаторы!

Борьба мрака и света длится недолго. Утро умирает, предоставив песку властвовать на земле и в небесах. Палубные надстройки припудрены белой пылью, сквозь завинченный иллюминатор пробиваются песчинки, запорашивая стол. Берега расплылись. Стволы пальм, похожие на перевернутые острием вниз конусы, еще держатся за почву, но под прямым углом свернуты набок кроны. Ветер несет сор, тряпки, крутит перекати-поле, срывает брезент со шлюпок. Бурые вихри, словно дым пожарищ, по диагонали перечеркивают небо; на зубах хрустит песок.

Есть что-то скорбное и величественное в неистовстве стихии, мгновенная перемена в природе действует угнетающе. Ни ночь, ни день, ни свет, ни тьма. Не имеющая цвета и формы дымчато-мятущаяся масса обволакивает корабль — будто встряхнули пустыню, как перину, и понеслась мириадами песчинок серая метель. Уже не пыльца, струйки и ручьи песка, свиваясь жгутиками, гуляют по палубам, сбиваются холмиками, наткнувшись на препятствие.

А что происходит с солнцем? Тусклое светило с трудом пробивает мглу, на обугленный, угасающий диск можно смотреть, как через закопченное стекло, невооруженным глазом. Небо, исштрихованное, изорванное полосами, нависает неспокойной тяжестью над землей, лишенной горизонта.

Феллахи спешно покидают корабль: настал их час. Лебедка быстро опускает за борт просмоленную лодчонку.

Вода тоже взбунтовалась, включилась в общий хоровод, пошла воронками, бурунами, скользкой змеиной чешуей поползла к берегу, исчез бирюзово-небесный цвет.

Закутав лица по самые глаза платками, Ваддах и Хатыб прыгают в лодку и с трудом выгребают к берегу, где буравчиками ввинчиваются в грунт вихри. И вот уже пошли с «Курчатова» на чалках тяжелые канаты, согнувшись в три погибели выбирают их швартовщики: теперь корабль раскреплен «врастяжку» между железными чушками, по самую шляпку занесенными песком. Стонут, терзая душу, звуковые маяки, бьются готовые сорваться флаги.

Уже не видно каравана, не видно правого берега канала, лишь крутится и вертится над нашим одиноким судном песчаная буря.

У берега сбилась желтая накипь пены. «Курчатов» покряхтывает, вздрагивает от ветра. Изредка в мутной пелене возникает впереди баржа, сидит низко, зарывшись носом в неспокойную воду, — и вновь, будто задернули занавес, мы одни в серой мгле.

А я смотрю назад: успели ли уйти от бури птицы? Глазу кажется, что темные точки истаявшего птичьего косяка порой возникают в круговерти, но это лишь проделки воображения.

Слева — пески Аравии, справа, со стороны Египта, — пески Нубийской пустыни.

Совсем недавно довелось нам плыть другим каналом — по созданной руками людей Каракум-реке, прохладным голубым лезвием рассекающей пустыню. Говорят, в старину туркмены не спрашивали, сколько у тебя земли, спрашивали: «Воды у тебя сколько?..»

История хранит много планов орошения Каракумов. Еще в 1713 году мангышлакский старшина Ходжа Непес с берегов Каспия добрался до Петербурга и явился к Петру Первому, поведав царю, что в давние времена река Амударья текла в Каспийское море, а ныне бесплодные равнины были цветущими оазисами. Старшина просил русского царя помочь туркменам вернуть реку в ее прежнее русло.

В 1714–1717 годах Петром Первым были снаряжены две экспедиции, но обе потерпели неудачу: для новых попыток в царской казне не хватило средств.

В начале XX века вновь встал вопрос об использовании вод Амударьи для орошения южных районов Туркмении, но экономические и технические возможности России того времени не позволяли осуществить грандиозную идею — строительство канала в песках. Такой канал начали строить в 1954 году.

Мы плыли по искусственно рожденной реке, и воды ее дробились миллионами радужных брызг, разбегались позади катера зеркальными усами среди черных песков Каракумов.

Какие там «черные»! Бирюзовое небо, бирюзовая вода — золото и бирюза, цвета Азии!

По воде ходили круги — гуляла рыба, взлетали над камышами пестрые сороки, в зеленых рощах проплывали аккуратные крыши поселков, уходили вдаль струны электропередачи, пухлыми снеговыми горами лежал хлопок.

Покачивались на поднятой катерком волне лодки. На ветерке хлопало белье: у хозяек в поселке большая стирка! Выставив удочки, прилипли к берегам мальчишки, ловили рыбу в пустыне. С севера и юга, всего в нескольких километрах, подступали мертвые пески.