Мария Плахова - К островам Индийского океана

С выключенным мотором но инерции вторично подходим к отшлифованному морем коралловому монолиту с забетонированным спуском. Под днищем прозрачная, как в роднике, голубовато-зеленая вода с рассыпанными искринками солнечного света. Как сквозь толстое стекло, видны коралловые поселения — светло-коричневых, розовых, фиолетовых оттенков. Живые полипы, похожие на цветы, с лепестками-усиками, пребывающими в постоянном движении. Рассыпались по дну морские огурцы — голотурии, зарылись в песок «морские ежи», в каменных зарослях проскакивают пестрые, черно-желтые рыбки-бабочки, рыбки-клоуны, полосатые «сержанты».

Причал оброс густой бородой водорослей, ракушками, из-под ног прыскают во все стороны мелкие рачки и крабики, убегают бочком, опираясь на одну клешню.

Солнце занавешено облаками, но бетон, нагревшись, жжет ступни даже через подошвы. Бросаю вопросительный взгляд на Даниэля: может быть, он проводит нас к Саймону? Но юноша отрицательно покачивает головой. Что ж, попытка не пытка! Не утопит же нас мистер Саймон в своей прекрасной лагуне.

Окруженный белым кольцом пены, уходит бот. Стоим одни на причале. Из вместительной непрозрачной сумки рыбьими хвостами торчат концы кисточек.

Неподалеку, под навесом пальмовой крыши, темнокожий старик смолит перевернутую вверх килем лодку. Влажно лоснится от пота спина, опущена вниз курчавая седая голова. Давно освоив искусство общения с помощью мимики и жестов, отправляюсь под навес:

— Саймон, мистер Саймон?

Старик отставляет котелок со смолой и неторопливо вытирает тряпкой руки. Сухая, будто изваянная из темного дерева угловатая фигура, жилистые, натруженные руки, запавшие щеки. Кивком приглашает он следовать за собой, и узкая тропинка уводит нас в глубь острова, открывая большую поляну с разлапистым баньяном в центре. Серая бахрома воздушных корней образует подле дерева-патриарха беседку.

— Ты имеешь представление, что такое баньян? — успевает спросить, ныряя под его сень, Алексеев.

— То есть?

— Баньян — это наш комнатный фикус! Еще Александр Македонский, дивясь на это растение, разбил под его ветвями лагерь на пять тысяч воинов! Главный ствол этого «деревца» может достигать в диаметре десяти метров, а вторичные стволы — от четырех до шести. Дикий баньян, не ухоженный человеком, редко превращается в большой лес, дело в том, что…

Но он не успевает рассказать, в чем дело, ибо провожатый останавливается возле железного бруса, подвешенного к стволу вместо гонга, и, протянув руку, наставляет указательный палец на отдельно стоящий небольшой коттедж.

Темный проем вместо двери ведет в комнату, оттуда слышно ровное стрекотание пишущей машинки. Длинный коричнево-золотистый жук, расправив дрожащие крылья, гудит и бьется о белую стенку веранды. «Йик-Йиик», — тревожно попискивают перед дождем невидимые в кроне баньяна птицы.

— Я думаю, ты можешь побеседовать с ним сама… А я поделаю наброски, — полувопросительно, полуутвердительно говорит мой муж, — все-таки ты женщина!

Я благодарна за «все-таки», но не настолько, чтобы принять на себя миссию встречи с мистером Саймоном. Возможно, мне приходится чуть-чуть поднажать плечом, но мы вместе минуем веранду и рядком вступаем в кабинет.

Глаза с трудом привыкают к помещению. Единственное окно затянуто вьющейся зеленью. Письменный стол завален бумагами и папками. Внушительный холодильник, пишущая машинка — вот и все убранство, если не считать желтого клубка у порога, тощей, похожей на динго собачонки, и самого мистера Саймона, восседающего в кресле в рубашке и шортах цвета хаки.

Пес вяло потягивается и вновь сворачивается клубком, не удостоив нас даже ворчанья. Что касается мистера Саймона — плотный, массивный, широкогубый, с блестящими, чуть выпуклыми глазами и завитками волос над высоким покатым лбом, он медленно приподнимается, вырастая, из кресла.

Спешу начать монолог, в коем неоднократно фигурирует звонкое «рашен шип» (русский корабль), а также повторяемое на все лады «пейнтор» (художник). Хоть что-нибудь да должен он понять из моей выразительной речи!

Извлеченные открытки — репродукции с наших картин, а также книга об Океании и краски довершают дело. Во всяком случае, мистер Саймон неожиданно раздвигает слегка вывороченные губы в широкую улыбку, обнажив ровные, крепкие зубы, которыми при желании можно перекусить корабельный канат.

В воздухе стоит тягостная, липкая духота, предвестник тропического ливня. Саймон, отерев белоснежным платком капельки пота с шоколадно-коричневого лица, обращается к нам с пространной речью, что льется из его рта так же свободно, как вода из бутылочного горлышка; вероятно, он не может даже предположить, что первые, последние и все остальные, находящиеся посреди фразы слова остаются нами не понятыми. Ясно одно: распорядитель острова, как и другие его соотечественники, совсем не прочь получить в качестве «презента» свой портрет. Торопливо произносит «йес, йес» и, отодвигая на край стола пишущую машинку, принимает в кресле импозантную позу, выпрямив спину и одарив Алексеева ласковым, ждущим взглядом.

Муж мой уже увлечен характерной моделью, чьи черты лица не оставляют сомнений в африканском происхождении. Мелькают карандаши, фломастер. Последнее, что вижу: тяжело опираясь на подлокотники кресла, мистер Саймон приподнимается, пытаясь увидеть рисунок, и, не снимая с лица оживленной улыбки, делает царственный жест рукой, предоставляя в мое распоряжение остров Фаркуар, чем и спешу воспользоваться.

На островке есть собственный автотранспорт, небольшая электростанция, запасы пресной воды, продовольствия и дизельного топлива. Рабочие по найму занимаются обработкой кокосовых орехов, заготовкой и сушкой рыбы и черепашьего мяса. Дымящий среди пальм сарай-заводик выглядит оживленно благодаря беспрестанно снующим фигуркам — впрочем, возможно, это одни и те же люди входят и выходят из многочисленных отверстий в стене, заменяющих двери. Под залатанным парусиновым тентом гора светлых, коричневато-желтых кокосовых орехов.

Спелые идут для получения копры, их собирают прямо с земли. За молодыми, «питьевыми» лезут наверх, под кроны. «Дерево жизни» дает островитянам питательный орех и волокно, строительный материал и топливо, вино, масло, мыло…

Копра, получаемая из ядер ореха, — главный экспортный продукт архипелага, отдельные его островки целиком превращены в кокосовые плантации, один из атоллов так и носит имя Кокос.

Голый по пояс молодой мужчина в старых холщовых брюках, с цветной повязкой на голове автоматическим движением берет спелый орех и, не глядя, точным движением насаживает его на врытый в землю острый кол. Рывок — и, распавшись на две половинки, кокос высвобождает круглое темное ядро. Теперь метким ударом широкого ножа освобожденная от эластичного покрытия скорлупа разрублена на аккуратные половинки и брошена на мат из пальмовых листьев для просушки: подсыхая, копра сама освобождается от ядра.