Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

Было ясно: зверя предстоит отпустить, но все же решили подержать его несколько дней, чтобы понаблюдать и заснять на камеру. Мы принесли его домой и посадили на землю неподалеку у мангового дерева, что росло рядом с нашим жилищем. Когда у ленивца нет ветки, за которую можно уцепиться, ему совсем худо: по земле он передвигается с невероятным трудом. Длинные лапы то и дело разъезжались, и, только подтягивая тело, он смог преодолеть несколько метров, отделявших его от ствола манго. Как только он дотащился до дерева, тут же легко вскарабкался по стволу и довольный скрылся в ветвях.

Тело ленивца устроено так, чтобы максимально соответствовать жизни в перевернутом положении. Его серая густая косматая шерсть не спускается от хребта к животу, как у всех нормальных животных, но пробором расходится вдоль брюха и тянется вверх, к позвоночнику. Лапы идеально приспособлены, чтобы цепляться и висеть, поэтому на них нет даже признаков подушечек, и кажется, будто крюкообразные когти растут прямо из обросшей шерстью культи.

Тому, кто висит на верхушке дерева, очевидно, нужен хороший обзор, поэтому у ленивца гибкая шея, благодаря которой голова может вращаться во все стороны и описывать почти полный круг. Шейные позвонки этого зверя всегда привлекали биологов, поскольку почти у всех млекопитающих, от мышей до жирафов, их семь, а у трехпалого ленивца — девять. Спору нет, очень соблазнительно порассуждать о том, что шея особым образом адаптировалась к жизни в подвешенном состоянии, но двухпалые ленивцы, ведущие такой же образ жизни и способные так же свободно вертеть головой, опровергают это предположение: шейных позвонков у них всего 6, на один меньше, чем у других млекопитающих.

На третий день мы заметили, что наш ленивец, вытянув шею, старательно вылизывает что-то на бедре. Из любопытства мы подошли поближе, и, к нашему изумлению, увидели, что он, точнее, она обихаживает только что родившегося, буквально несколько минут назад, еще мокрого детеныша.

Трехпалый ленивец с детенышем

Принято считать, что в густой шерсти ленивца поселяются микроскопические водоросли, которые придают животному зеленовато-коричневую окраску, очень подходящую, чтобы прятаться в листьях. Только что родившийся влажный детеныш эту гипотезу, однако, не мог подтвердить: он еще не успел устроить плантации в собственной шерсти, но уже был одного цвета с мамашей. А когда он окончательно высохнет, полностью сольется окраской с ее косматой шерстью, так что мы вряд ли увидим, как он ползет по необъятному материнскому телу к соскам, которые у ленивцев находятся почти в подмышках.

Все два дня, какие мы наблюдали за семейством, родительница нежно вылизывала малыша, время от времени отрывая одну лапу от ветки, чтобы поддержать его. Казалось, рождение детеныша лишило ее аппетита, и ей больше не хотелось жевать цекропию, которую мы привязали к дереву. Чтобы избежать риска голодания, мы отнесли обоих в тропики, нашли подходящую лиану, и мать с младенцем, глядящим на нас через ее плечо, степенно поползла вверх.

Когда спустя час мы вернулись, чтобы убедиться, что все в порядке, семейства нигде видно не было.

Вскоре после того, как мы выпустили ленивца, Билл и Дафна Сеггар должны были нас покинуть на каноэ, нагруженном припасами. Многие грузы по-прежнему оставались на взлетной полосе в Имбаимадаи; за ними на следующий день должен был приплыть Кеннет. Джек решил, что задержится еще на несколько дней и будет ловить животных в окрестностях. Нам, помимо прочего, надо было снять сюжет о повседневной жизни индейцев, поэтому Билл предложил, чтобы зря не расходовать драгоценное топливо, отправиться вместе с Кеннетом вверх по реке и провести несколько дней в одной из деревень.

«Я бы посоветовал сразу ехать в Вайламепу, — сказал он. — Туда проще всего добраться, если идти вверх по Како, притоку Мазаруни. В этой деревне живет очень примечательный молодой человек, его зовут Кларенс. Он раньше работал у меня и вполне хорошо говорит по-английски».

«Кларенс? — переспросил я. — Непривычное имя для акавайо».

«Дело в том, что прежде здешние индейцы причисляли себя к церкви алиллуйя, довольно странной версии христианства, которая возникла на юге Гайаны в начале XIX века, но потом пришли адвентисты, всех жителей Вайламепу переманили в свою веру, а заодно перекрестили их европейскими именами. Конечно, — продолжал он, — индейские имена у них по-прежнему в ходу между собой, но не думаю, что найдется много акавайо, которые откроют тебе свое настоящее имя».

Билл рассмеялся.

«Эти ребята научились очень ловко сочетать свои прежние верования с новыми, каким научили миссионеры, и с легкостью меняют одни на другие, так, чтобы поудобней устроиться. К примеру, адвентисты учат, что нельзя есть кроликов. Ладно, кроликов здесь нет, зато есть большой грызун, называется лабба [2] Лабба — общепринятое в Гайане название грызуна пака ( Cuniculus paca ). , это примерно то же, что кролик. Как ни крути, но мясо лабба всегда было любимой едой индейцев, и запретить его — значило бы плюнуть им в душу. Есть история про то, как однажды миссионер пришел к новообращенному индейцу, увидел, что тот жарит на огне лабба, и стал рассказывать, какой это страшный грех».

«Но это не лабба, — возразил индеец, — это рыба». — «Чушь какая! — воскликнул миссионер. — У рыб не торчат два больших передних зуба». — «Нет, сэр. Помните, вы приехали в нашу деревню, сказали, что мое индейское имя — нечистое, побрызгали на меня водой и я стал называться Джон. Так вот, сэр, пришел я сегодня в лес, увидел лабба, выстрелил в него, но прежде, чем тот умер, брызнул на него водой и говорю: «Лабба — нечистое имя, ты теперь будешь рыба». Так что я ем рыбу, сэр».

На следующее утро мы вместе с Кеннетом и Кингом Джорджем отправились в Вайламепу. Двигатель работал превосходно, и через два часа мы вошли в устье реки Како, поднялись вверх, а еще через 15 минут увидели тропу, которая вела вдоль речного берега в лес. У самой кромки илистой воды пришвартовались несколько каноэ. Мы заглушили мотор, причалили и отправились по тропе в деревню.

Вскоре показались восемь разбросанных по песчаной поляне островерхих вигвамов на невысоких сваях. Стены и полы хижин были покрыты корой, крышами служили пальмовые листья. В дверных проемах стояли женщины — кто в поношенных тканых рубахах-платьях, а кто в традиционных, расшитых бисером юбках и передниках — и глазели на нас. У них под ногами взад-вперед шастали тощие цыплята и грязные, покрытые коростой псы. По песку сновали крошечные ящерки.