Михаил Водопьянов - Повесть о первых героях

«Маленький прыжок легче сделать, чем большой. Однако, желая перепрыгнуть через широкую канаву, мы не начнем с того, чтобы половинным прыжком вскочить на ее дно».

Каманин взял себе за жизненное правило — не делать половинных прыжков.

В Ленинградской школе курсанты занимались по десять часов в сутки. И все-таки Каманин очень много читал. Читал о войнах древней Греции и Рима, о суворовских и наполеоновских походах. Посвятив себя военному делу, он решил овладеть им всесторонне и в совершенстве.

…После окончания теоретического курса Каманин вместе с другими курсантами был направлен в Борисоглебскую летную школу.

Каждое утро, поднявшись еще до восхода солнца, курсанты бросались к окнам. Если на летном поле механики возятся у самолетов, значит, погода ожидается хорошая, будут полеты! Если на аэродроме самолетов не видно, день предстоит нелетный. Другими словами — день, вычеркнутый из жизни.

Так полагали тогда будущие летчики, юные энтузиасты авиации, которые неудержимо рвались в синие высоты. Их можно понять. Человек, хоть раз водивший в небе крылатую машину, подчинившуюся его разуму и воле, всегда будет стремиться в заоблачные выси.

Замечательный французский летчик и писатель Антуан де Сент-Экэюпери дал чудесное поэтическое определение беспокойной профессии пилота:

«Занимаешься настоящим человеческим трудом и познаешь человеческие заботы, Вступаешь в соприкосновение с ветром, звездами, ночью, с песками, с морем. Состязаешься в хитрости с силами природы… Ждешь очередного аэропорта, как землю обетованную, и ищешь свою правду в звездах…»

Каманин и его сокурсники, конечно, не слыхали об Экзюпери, да и не могли знать о нем. Он тоже в те годы лишь начинал летать, а превосходные книги его были переведены на русский язык только в конце пятидесятых годов. Но под приведенными словами француза наши ребята, безусловно, подписались бы… Каманин, собиравший «коллекцию» умных, хороших мыслей, наверное, занес бы эту цитату в свою записную книжку, что он, между прочим, и сделал в 1960 году.

Николаю исполнилось только 21 год, когда он стал военным летчиком. Очень хотелось съездить домой, покрасоваться перед знакомыми девчатами в новой форме с «птичками» на голубых петлицах, но от положенного отпуска он сам отказался. Тревожно было на дальневосточной границе. Молодой летчик подал рапорт:

«…Желая принять участие в отпоре наглым китайским милитаристам, прошу меня откомандировать…»

Трех выпускников Борисоглебского летного училища, в том числе и Николая Каманина, назначили в Особую Дальневосточную армию.

Ему казалось, что маньчжурский экспресс идет очень медленно, так не терпелось поскорее принять участие в боевых действиях. Он боялся попасть к «шапочному разбору». Так оно и вышло.

Когда молодой пилот, вытянувшись перед командиром части, рапортовал: «По приказу реввоенсовета младший летчик Каманин прибыл в ваше распоряжение», боевые операции на КВЖД уже были закончены.

Но все-таки он попал в знаменитую эскадрилью, прошедшую славный десятилетний боевой путь. Эта часть громила белогвардейцев, участвовала в воздушных сражениях на КВЖД и за всю свою историю не имела ни одной катастрофы.

— Из документов, — сказал Каманину его новый командир, опытный военный летчик Иван Иванович Карклин, — видно, что вы дисциплинированный, примерный летчик. Надеюсь, что вы проявите себя таким, каким я ожидаю вас видеть…

Добиться этого было нелегко. Казалось, многому научили Каманина в Борисоглебске, однако службу в армии пришлось начинать… с учебы. Он умел водить машину только днем, когда видны все ориентиры, а в эскадрилье летали ночью, и не по одиночке, а строем. Надо было также научиться стрелять в небе, бомбить.

И «сынок», как называл командир Каманина, самого молодого летчика отряда, стал настойчиво овладевать сложным мастерством воздушного бойца.

Он налетал 1200 часов, из них 300 ночью, вместе со всем отрядом участвовал в дальних ночных перелетах и не имел ни одной аварии. Вскоре коммуниста Каманина назначили командиром звена. Недавний ученик стал учителем, который особенно гордился тем, что на счету его подчиненных не было ни одной поломки самолета.

День за днем шли военные будни: полеты, прыжки с парашютом, воздушная стрельба в цель, бомбометание, командирская учеба.

Однажды поздним вечером Каманин сидел дома за книгами, готовясь к очередному занятию, когда за ним явился вестовой из штаба. Он догадывался, зачем его вызвали. Еще днем стало известно, что Москва приказала выделить летчиков для участия в спасении челюскинцев. Все занимались своим делом, но каждого втайне мучила мысль: кого пошлют?

Каманин не очень удивился, узнав, что выбор пал на него, — командованию видней! Солдата не спрашивают: он подчиняется приказу.

Два часа ушло на сборы. Самолеты погрузили на железнодорожные платформы. Летчики попрощались с женами, захватив в дальний путь наспех собранные чемоданы.

Каманин уже в вагоне открыл припасенную на всякий случай толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке. Он никогда до этого не вел дневника: некогда было. Но теперь, понимая, что в его жизни начинается самое главное, решил коротко записывать наиболее важные события. Кстати сказать, в этой тетради не так много записей. Вскоре дневник оборвался, работа захватила летчика, было не до записей, да к тому же происходило такое, что все равно никогда не забудется.

…На второй странице каманинского дневника записано:

«Получил еще одну телеграмму Куйбышева: «Прикомандировать к отряду трех гражданских летчиков, в том числе Молокова…» Я никогда его не видел, но слышал много хорошего.

Через несколько дней погрузили самолеты на пароход «Смоленск», шедший из Владивостока на Камчатку.

С Молоковым — теплые отношения. Я подошел к нему не как начальник к подчиненному, а просто как к партийному товарищу и опытному полярному летчику, и он отнесся к нам без амбиции. Другой бы, вероятно, кичился: я, дескать, старый полярный летчик, а вы молокососы! У Молокова даже намека нет на такое отношение».

А вот с другим прикомандированным полярным пилотом дело обстояло иначе. Во Владивостоке к военным летчикам присоединился высокий человек с маленькой бородкой, одетый в щегольскую кожаную куртку с меховым воротником. Это был Фарих, тот самый, который служил когда-то бортмехаником у Слепнева.

При первой же встрече Фарих, видимо, решил «попугать» новичков в Арктике:

— Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? Вы знаете, какие там ветры, вьюги? Знаете, как треплет в полете? У мотора даже меняется звук. А снег — это же сплошной камень, мрамор! Там и садиться нельзя ни по ветру, ни против ветра, а только по накату снега…