Михаил Водопьянов - Повесть о первых героях

Накануне в Ванкареме удачно приземлился Доронин. И тут же срочно начал готовить свою машину к прыжку на льдину. Выкинул все лишнее, как только мог, облегчил самолет.

Утром в Ванкареме был туман, а в лагере Шмидта — погода хорошая. Доронин решил лететь. Дым от огромного костра, который постоянно поддерживали челюскинцы, Иван увидел километров за десять. Благополучно сел.

Не теряя ни минуты, пока хорошая погода, взял на борт четырех человек и пошел на старт. Внезапно у самолета подломилась стойка. Расстроенный Доронин отрулил свою машину на край аэродрома, чтобы не мешать другим.

Челюскинцы его успокаивали:

— Мы сейчас мигом отремонтируем. У нас тут специалисты по всем наукам есть. И опыт. Мы Слепневу чинили.

Стойку починили, правда, не очень крепко. Чтобы не перегружать машину, Доронин взял всего двух человек. В самом конце взлета стойка все-таки опять сломалась, но самолет был уже в воздухе. О дальнейшем сам Доронин рассказывал так:

«Теперь задача состояла в том, чтобы при посадке в Ванкареме не поломать самолет.

— Не вижу лыжи, — кричу я своему бортмеханику.

— Брось пугать, — смеется он, думая, что я шучу. Нагнувшись насколько можно, я увидел лыжу, висящую на амортизаторе…

Перед посадкой в Ванкареме я сделал четыре круга, стремясь выбрать самую ровную полоску. Сел на одну лыжу очень удачно…»

Больше Доронину слетать не пришлось, так как в лагере уже никого не было. Он перебрасывал по воздуху спасенных челюскинцев из Ванкарема в Уэлен и дальше, в бухту Провидения. Всего Иван совершил семь таких полетов и перевез около тридцати человек.

А что произошло после посадки в Ванкареме со мной?

Мы научились ценить хорошую погоду в Арктике. Срочно разгрузил машину от всего лишнего, даже бортмеханика оставил, и тут же вылетел в лагерь к челюскинцам. Курс мне дали 50 градусов. Это было необходимо, так как льдина дрейфовала и все время меняла положение.

До лагеря лететь около часа.

— Как увидишь дым, — пояснили мне, — это и будет лагерь.

Минут через сорок полета показался громадный столб черного дыма. Подлетел. Сделал два круга.

От Хабаровска до Чукотского моря мне пришлось преодолеть больше 5 тысяч километров, но все-таки короткий — в 160 километров — перелет из Ванкарема к лагерю Шмидта врезался мне в память больше всего.

Я был у цели!

Подо мной лагерь. Между ледяными глыбами, передвигавшимися с места на место и угрожавшими раздавить людей, стояли маленькие палатки. На вышке, ярко выделяясь на фоне белого снега, гордо развевался красный флаг.

Через несколько минут я благополучно посадил машину на крохотную площадку. Радость распирала меня. Хотелось смеяться, шутить, петь. Вылезаю. Улыбаясь, кричу подбегающим челюскинцам:

— Кто следующий? Прошу в самолет!

Не выключая мотора, взял на борт четырех человек и пошел на взлет. А сорок минут спустя, высадив их в Ванкареме, снова отправился в ледовый лагерь.

Утром тринадцатого мы вылетели втроем, крыло в крыло: Молоков, Каманин и я. Чтобы не плутать, Каманин захватил своего летчика-наблюдателя Шелыганова. Опытный штурман, он учел снос и привел самолеты точно к ледяному лагерю. Уже через тридцать пять минут полета мы заметили дым и еще через несколько минут увидели заместителя Шмидта Боброва, капитана Воронина и радиста Кренкеля.

Не успели еще самолеты сесть, а Кренкель, оказывается, уже передавал последнюю радиограмму:

«Прилетели три самолета, сели благополучно, снимаем радио, сейчас покидаем лагерь Шмидта».

Все немногочисленное теперь население лагеря собралось на аэродроме. Последним подошел Воронин. Его спросили:

— Что задержались, товарищ капитан?

— Не люблю беспорядка, — ответил Воронин. — Ведь как только мы улетим, сюда придут хозяева Арктики — медведи. Вот я и забивал вход в палатку, чтобы они здесь не очень распоряжались. Забить-то забил, да на радостях, впопыхах, оставил шапку. Пришлось снова открывать да забивать.

Начали рассаживаться: тут уж каждый запомнил своих пассажиров.

Каманин посадил боцмана Загорского и в парашютные ящики восемь собак, Молоков — капитана Воронина и коменданта ледяного аэродрома Погосова, а я — радистов Кренкеля, Иванова и Боброва. Взлетели, сделали три прощальных круга. Кружа над лагерем, я искоса посматривал на пассажиров. Грустные у них были лица, а Кренкель все что-то морщился. Через сорок минут все три самолета приземлились в Ванкареме.

Сколько было радости, — передать трудно…

А я спрашиваю Кренкеля:

— Ты что морщился, когда летели?

— Будешь тут морщиться, — отвечает Эрнест Теодорович, — когда тебе такого дядю, как Бобров, на ноги посадят.

Начали нас качать… Отпустили — я опять к Кренкелю:

— Пощупай, это — земля, — говорю. — Теперь тебя не будет носить ни на юг, ни на север.

Кренкель нагнулся, хотел пощупать:

— Матушка ты моя!

А ему кто-то и скажи:

— Это еще море, земля — в ста метрах!

— Опять море! — закричал Кренкель. — Скорей на землю!

В общем, много было смеха. Наступила нервная разрядка.

Тут же в Москву была отправлена телеграмма о том, что задание по спасению челюскинцев выполнено. Лагеря Шмидта больше не существует.

14 апреля была получена правительственная молния. В ней сообщалось, что в нашей стране «устанавливается высшая степень отличия, связанного с проявлением геройского подвига, — звание Героя Советского Союза», и что правительство входит с ходатайством в ЦИК о присвоении этого звания семи летчикам, принимавшим участие в спасении челюскинцев.

Указ о присвоении звания Героя Советского Союза был опубликован 20 апреля 1934 года. Первыми Героями стали: А. Ляпидевский, С. Леваневский, В. Молоков, Н. Каманин, М. Слепнев, И. Доронин и автор этих строк. Все челюскинцы были награждены орденом Красной Звезды. Механики наших самолетов, в том числе два американца, были удостоены ордена Ленина.

Нас обнимали, целовали, поздравляли. Мы стояли молча, не находя слов, чтобы выразить охватившую нас радость.

Первое мая мы встречали в Уэлене. Стоя на крыле самолета, первые Герои принимали парад. Мела пурга, люди проходили по колено в снегу.

Потом — возвращение в Москву. Первая торжественная встреча была приготовлена нам в Петропавловске-на-Камчатке. Город, двести с лишним лет назад провожавший первую русскую арктическую экспедицию Витуса Беринга, встречал праздничным салютом советских людей, победивших Арктику.

Незабываемой была и встреча во Владивостоке. Все население вышло на причалы порта. Гремели десятки оркестров, все было расцвечено праздничными стягами и транспарантами. Появившиеся над пароходом «Смоленск» самолеты точно и щедро «бомбардировали» палубу цветами. Это товарищи Каманина по Дальневосточной армии приветствовали своего однополчанина и и его друзей дождем из душистых ландышей. Так началась «дорога цветов», как назвали наш путь в столицу Родины.