Арто Паасилинна - Тысяча Чертей пастора Хуусконена

Пастор Оскари Хуусконен целыми днями бродил по лесам острова-монастыря, окликая Черта, но лес оставался безмолвным, медведь молчал. По вечерам унылый пастор сидел на холодных камнях на берегу Белого моря напротив старой монастырской каменной стены, смотрел на обветшалые купола башен, тоскливо пил водку и думал о жизни. Для одного человека уныния в ней было предостаточно: бедный Оскари оказался далеко от привычного мира, один как перст, на холодном берегу, без единого друга, капитана Василия Леонтьева убили… брошенный женой, забытый любовницей, покинутый своим медведем. Без дела, работы, прихожан, веры в будущее. Оставалась только водка и бескрайнее, выплевывающее ледяной туман море.

Бог – судия праведный, и Бог, всякий день строго взыскивающий.

Суровые слова этого псалма казались сейчас истинными, но стоило ли в подобное верить? Даже этим счастьем Оскари Хуусконен уже не обладал – христианской верой в Бога и Его слово.

Лишь ночью Оскари поднялся с нагретого камня, забыв пустую бутылку у воды. Он тихо, пошатываясь, побрел в телеграфный барак, чтобы попытаться уснуть.

Посреди белой летней ночи к нему навстречу бежала Таня Михайлова: она страшно торопилась. Тяжело дыша, девушка бросилась обнимать Оскари Хуусконена и, все так же отдуваясь, сказала:

– Черт нашелся, он вышел из леса сам, его поймали в кремле! Разве это не чудесно, Оскари?!

Черта поймали на складской территории монастыря: ночью он ворвался в монашескую пивоварню, которую после падения Советского Союза снова стали использовать. Медведь жадно ел хлеб, солод и пил сусло. Он был настолько пьян, что не смог сопротивляться, – его поймали и заперли в одной ремонтируемой келье, монашеской камере. Оскари Хуусконен и Таня поспешили забрать Черта из монастыря. Зверь уже успел прийти в себя и узнал своего хозяина и новую знакомую. Воссоединение прошло радостно. Медведь и пастор, оба не вполне трезвые, долго обнимались. Глаза Оскари блестели от влаги, а счастливый медведь облизывал его лицо.

На ночь Оскари привел Черта на телеграф. Довольный, медведь улегся спать на пол. Теперь все снова было хорошо.

В конце июля якоря на рейде у острова отдал белый пассажирский теплоход «Татьяна Самойлова» – корабль того же типа, что и захваченная «Алла Тарасова», прибывший на Север, чтобы продолжить начатые «Аллой Тарасовой» круизы. На сей раз путешественниками снова оказалась сотня финских пенсионеров, которых забрали на моторных лодках и баржах, чтобы высадить на удивительном острове-монастыре. Пастор Оскари Хуусконен возликовал: теперь ему наконец представилась возможность покинуть Соловки. Он сразу собрался поговорить с капитаном. Это был молодой мужчина, несколько неприветливый; выслушав Хуусконена, он ответил отказом:

– Чтобы я нанял вас на корабль читать лютеранские проповеди? Вы в своем уме?

Хуусконен показал свой паспорт моряка и объяснил, что с капитаном «Аллы Тарасовой» он заключил договор на проведение молебнов для финских туристов. Публика хорошо их принимала.

– Послушайте, уважаемый. Проповедовать ересь на моем корабле никто не будет. Почему бы вам не вернуться на «Аллу Тарасову», если вам так нравится ее капитан?

Хуусконен рассказал, что корабль захватили и что он пропал в Баренцевом море. А капитана застрелили.

– Неудивительно, – произнес его собеседник.

Хуусконен не сдался и выложил на стол последний козырь:

– Если проповеди вы не жалуете, то могу сообщить, что у меня есть живой медведь, который умеет танцевать и гладить рубашки. Его выступления в ночном клубе пользовались огромным успехом.

По мнению капитана, это ничуть не меняло существа дела. Он решительно объявил, что в последнюю очередь пустил бы медведя на корабль пугать людей.

– Знаю я этих медведей! Они могут тяпнуть пассажира за щеку, черти. И речи быть не может, чтобы я работал с кем-то вроде вас.

Капитан довел пастора Хуусконена до лодки и сообщил ее команде, что этот господин на корабль больше не допускается. Хуусконена отвезли обратно на остров. Казалось, этим летом другой возможности выбраться с Соловков не появится.

Таня Михайлова на самом деле обрадовалась, что Оскари с Чертом не удалось покинуть дикий край. Покрытый густым лесом остров хорошо подходил медведю для зимовки, полагала она, а Оскари мог бы жить у нее, неподалеку от кремля. Правда, у радистки была всего одна маленькая комната в общежитии, но приличный пастор вполне мог прожить там зиму. В бараке на телеграфе, строго говоря, нельзя было жить постоянно, поскольку это российское государственное учреждение и отдыхать там могут только его сотрудники.

Пастор Хуусконен перенес свои немногочисленные пожитки с телеграфа к Тане. Было приятно снова делить быт с женщиной. Черт стал уже настолько большим и прожорливым, что пастор взял за привычку уходить с ним в лес на целый день. Домой они возвращались лишь поздно вечером и старались не нарушать покой общежития.

Медведю неописуемо нравилось на острове. По утрам Хуусконен готовил еду в дорогу и выводил медведя на улицу. Вместе они брели по ведущей к Секирной горе дороге к внутренним частям острова, знакомились с лесной глушью, усыпанной прудами и озерами, и чувствовали себя там как свободные лесные звери. Хуусконен и Черт ели чернику и грибы. На берегу лесного пруда с темной водой пастор построил лааву – навес, покрытый толстым слоем хвои. На острове рос крепкий лес, то тут, то там попадался еловый сухостой, который Хуусконен рубил на дрова. Нередко пастор оставался с медведем в чаще на несколько дней, приходя к Тане только постирать вещи и пополнить запасы провизии.

По выходным девушка стала ходить в чащу за компанию с Оскари и Чертом. Таня научила зверя плясать вприсядку. Поначалу эта суета казалась Черту странной, но когда он ухватил, в чем суть, то плясун из него вышел лучше, чем из Тани. Хуусконен пел казацкие песни, под ритм которых Черт и Таня танцевали. Хорошо поставленный в церквях баритон пастора отлично заменял музыкальный инструмент, своеобразно аккомпанируя на занятиях в лесной школе танцев.

Оскари Хуусконен хвалил танец Тани. Девушке нравились его похвалы; она говорила, что русские женщины всегда славились своим танцевальным мастерством и, кроме того, были превосходными актрисами.

– Но я, пожалуй, единственная, кто получил «Оскари».

В эти ясные дни позднего лета у Оскари Хуусконена появлялось смутное ощущение счастья; оно почему-то пугало его: осталась ли еще для старого деда в этой жизни крупица радости и хорошего настроения? В который из этих дней или недель в соловецкой чаще придется платить по счетам? Или он уже заранее заплатил за свои немногочисленные радости? Может, он настрадался на этом свете так, что сейчас судьба – уже не Бог – приоткрыла дверь в немного более светлую сторону существования?