Франко Проспери - На Лунных островах

Катерина выбрала в качестве средства передвижения «Марсуин» и быстро познакомилась с новыми пассажирами, севшими на Занзибаре и не гнушавшимися спускаться к ней в воду. И всякий раз, как мы погружались, чтобы произвести исследования или подводные киносъемки, Катерина подплывала ближе и, внимательно осмотрев странный белый предмет, возвращалась к своему любимому килю. Несколько раз она даже сопровождала нас во время таких прогулок, особенно когда мы брали с собой подводные ружья, которые ассоциировались в ее сознании с обильной пищей для нас и для нее.

Но из-за Катерины мы отвлеклись от рассказа о тех четырех днях, которые потребовались, чтобы добраться до порта Морони на острове Гранд-Комор. Как я уже говорил, первые двенадцать часов прошли чудесно, но уже к вечеру грозный закат нанес удар нашему оптимизму. В ту же ночь, учитывая длительность предстоящего плавания, мы распределили вахты у руля, и каждый из нас, прислушиваясь к нарастающему реву ветра и моря, мог убедиться в том, что погода меняется. Когда на следующее утро я поднимался на палубу, брызги воды ударили мне в лицо, как только я высунул голову из люка, и я узнал о состоянии моря, еще не успев взглянуть на него. Юго-восточный муссон обрушивался на «Марсуин», вздымая огромные волны, и, так как он дул нам навстречу, мы продвигались черепашьим шагом.

— Здоровый штормяга! — крикнул я Карло с видом старого морского волка и тотчас же нырнул в центральный люк, отдавив ноги Станису.

— Еще бы, — согласился Карло, показываясь там, где только что был я, — а тут еще дождь!

Станис, пытавшийся закрепить у стен трюма ящики и холодильник, устало взглянул на меня и осведомился, не желаю ли я ему помочь. Мы вместе укрепили веревки, совершив процедуру, повторявшуюся еще десять раз в течение рейса. Море и ветер одновременно усилили натиск, и «Марсуин» начал корчиться (это единственный глагол, точно передающий движение судна) на хребтах волн. Палуба была совершенно затоплена, а бушприт зарывался в наиболее высоких волнах. Вода проникала сквозь неплотно задраенные люки, и приходилось мириться с тем, что нас мочило как на палубе, так и под ней. Среди всего этого хаоса мы продолжали нести вахты у руля и у холодильника, который, хотя и был закреплен канатами, переворачивался то на один бок, то на другой. В таких условиях невозможно было готовить пищу, и мы попытались закусить чем-нибудь холодным. Я говорю «попытались», потому что хотя мы и обладали крепкими желудками, но все же не могли подавить легкой тошноты.

«Марсуин» медленно прокладывал себе путь среди волн, но, когда непогода еще более усилилась, мы поняли, что не сможем двигаться дальше. Было решено поднять кливер и идти на несколько градусов левее, чтобы повернуться к волнам и к ветру в три четверти, а не носом. «Марсуин» начал выделывать новые, до того времени не виданные па, и мы потеряли способность держаться на ногах. По временам волны с такой силой обрушивались на обшивку судна, что корпус его гудел и казалось, будто корабль ударился о что-то твердое. Невозможно было спать и даже думать о чем-либо, кроме того, чтобы самому устоять на месте и помешать грузу сорваться.

Озабоченный капитан все время поглядывал на небо, безнадежно покачивая головой.

— Ветер все усиливается, — повторял он, — и если так пойдет дальше, на нас обрушится циклон. — Заметив, что мы слишком заняты поддержанием равновесия и не слушаем его, он добавил: — Видите эти волны? Если судно вследствие неудачного маневра станет к ним боком, мы не успеем сосчитать до трех, как киль окажется наверху, а мачта внизу!

Однако киль не очутился наверху, и мы продолжали от одной вахты до другой ползать на четвереньках по центральному отсеку, пытаясь поймать тот или иной оторвавшийся предмет. Через два дня и две ночи мы пришли в тяжелое состояние: грязные, промокшие, голодные и страдающие морской болезнью, мы окончательно выбились из сил. Даже игра, состоявшая в том, чтобы угадать, сколько ящиков обрушится при ударе следующей волны на койку Станиса, стоявшую ближе других к багажу, не могла нас больше увлечь. В течение долгих часов мы неподвижно стояли на палубе, завернувшись в полотнища палаток, глядя на бушующее море, прислушиваясь к шуму машин и вздрагивая от холода и от каждого перебоя в моторе. Макен воспользовался этим, чтобы рассказать, или, вернее, прокричать нам истории о всех бурях, которые ему довелось перенести, и о кораблекрушениях, случившихся у многих островов Индийского океана. И хотя большую часть слов уносил ветер, тех, что достигали наших ушей, было достаточно, чтобы развлечь нас. Юнга Ассани, то и дело высовывавший голову из машинного отделения, смеялся над морем и кричал Жан-Батисту, что, по его мнению, в Африке бывают гораздо более страшные бури. Тогда Макен, родившийся на Сейшельских островах, брал под свою защиту океан в радиусе на тысячи километров вокруг этих островов и начинал рассказывать, повышая голос до крика, об ужасной разрушительной силе моря в Мозамбикском проливе. Капитан Брайен время от времени высовывался из рулевой рубки и, поглядев на небо, издавал несколько угрожающих «хмм, хмм!», бормоча, что пора появиться циклонам.

На третий день страданий мы начали вглядываться в даль. По словам капитана, вулкан Картала высотой 2400 метров, господствующий над островом Гранд-Комор, при обычных условиях должен быть виден на расстоянии тридцати миль, и мы напрягали зрение, ожидая, что он покажется на горизонте. Следует заметить, что со вчерашнего дня мы не могли точно определить своего положения. Последнее измерение, которое капитан сделал секстантом, дало крайне неопределенные результаты, и мы не знали хорошенько, находится ли судно в ста милях к северу или в ста милях к югу от архипелага. Правда, мистер Брайен утешал нас тем, что если мы не найдем Коморские острова, то уж Мадагаскар не минуем ни в коем случае.

Не думайте, что дело в неопытности мореплавателя, потому что если капитан Брайен умел что-нибудь по-настоящему, так это водить свою шхуну по тропическим морям. Но в этих местах даже при хорошей погоде существует немало причин, по которым можно ошибиться, определяя местонахождение корабля, и одной из них являются течения. Ну, а во время шторма бывает просто невозможно сориентироваться.

Третий день прошел, но никто так и не увидел земли или чего-либо похожего на нее. К рассвету четвертого дня вид у нас было довольно жалкий. Обросшие бородами, изнуренные длительным нервным напряжением, тревогами и отсутствием горячей пищи, мы только и делали, что поглядывали на горизонт в надежде увидеть землю.

Прошло утро, а остров все не показывался. Однако появилось несколько белых облаков, вселивших в нас надежду, что мы недалеко от суши (как известно, над каждым островом постоянно висит довольно большое облако, образующееся в результате конденсации влаги). И действительно, после полудня Фабрицио первый заметил остров, или, вернее, гору, господствующую над ним.