Василий Боткин - Письма об Испании

Естественно, в этих условиях весьма сложно развивались взаимоотношения Боткина с новой редакцией журнала «Современник», возглавляемой Некрасовым и Белинским. В конце 1846 г. он с сочувствием относился к реорганизации журнала, отрицательно отзывался о Краевском [173], редакторе «Отечественных записок», которые в 1846 г. покинул Белинский. Некрасов и Белинский начали с Боткиным переговоры о его переезде в Петербург для редакционной работы в «Современнике»; видимо, речь шла о заведовании иностранным отделом: Боткин должен был отбирать зарубежные статьи для перевода на русский язык и опубликования в журнале [174]. Но после одного разговора (в январе 1847 г.) с Некрасовым, где последний не проявил достаточно «терпимости» (Боткин заинтересовался, будут ли в отделе «Науки» печататься компиляции из иностранных источников, а Некрасов «жестко» ответил, что редакция хочет «помещать статьи преимущественно о России и оригинальные»), Боткин тотчас же перешел в «Отечественные записки», куда Краевский принял его с распростертыми объятиями в пику «Современнику» [175]. Белинский стыдил Боткина, требуя отказа от журнала Краевского [176], но тот примкнул к либеральному кругу Грановского, считавшего, что необходимо поддерживать и «Современник», и «Отечественные записки» как журналы прогрессивного направления.

В связи с «двойной игрой» Боткина между ним и Белинским завязывается интенсивная переписка (за 1847 г. сохранилось 14 писем Белинского и 3 письма Боткина, что составляет около половины всей переписки), в которой особенно интересны споры на литературно-эстетические темы. От Белинского, к концу жизни все усиливавшего гражданский пафос своей критики, не укрылась эволюция общественных и эстетических взглядов Боткина 1847 г. Потому Белинский и дал ему известную характеристику: «Ты, Васенька, сибарит, сластена — тебе, вишь, давай поэзии да художества — тогда ты будешь смаковать и чмокать губами» [177]. В сочетании с усилившимися либеральными тенденциями в воззрениях Боткина эти особенности не могли не обнаруживать его существенных расхождений с Белинским.

Некоторое сближение позиций наметилось, впрочем, по отношению к «Обыкновенной истории» Гончарова, однако тут же проявилось и различие. Боткин согласился с восторженным отзывом Белинского о романе (в его письме к Боткину от 17 марта 1847 г.), но добавил, что Гончаров — мастер «изящной легкости» рассказа, «высокий беллетристический талант» (а беллетрист отличается от истинного художника, который «всюду втирается в глубь и сущность») и что роман наносит удар не только по романтизму, но и по «арифметическому здравому смыслу» [178].

Последнее суждение Боткина Белинский повторил в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года», но, касаясь мастерства и легкости Гончарова, счел эти особенности признаком «поэта-художника», приближающегося «к идеалу чистого искусства» [179]. Для Боткина истинный писатель-художник из-за своей серьезности и глубины «читается нелегко» [180], поэтому больше удовольствия доставляет изящная (и умная, впрочем) беллетристика; для Белинского же Гончаров — не «беллетрист», а «художник»; но именно «художник», т. е. сторонник «чистого искусства», не проникает вглубь; значительно интереснее поэтому писатели-идеологи типа Герцена, которым «важен не предмет, а смысл предмета». Несомненно, Белинский предпочитал «Кто виноват?» «Обыкновенной истории», у автора которой «нет ничего, кроме таланта», а «нынешние писатели имеют еще нечто, кроме таланта, и это-то нечто важнее самого таланта» [181]. Когда Боткин еще не отказался от политического радикализма, он также чрезвычайно высоко оценивал «Кто виноват?», что видно из его письма к Герцену от 18 августа 1846 г. [182]Но в 1847 г. Боткин в основном восторгался «Обыкновенной историей», а о «Кто виноват?» говорил лишь вскользь [183].

Совершенно противоположным оказался подход критиков к повести Григоровича «Антон Горемыка». Белинский прошел мимо идеализации персонажей, мимо длиннот, потрясенный разоблачением в повести пороков крепостного права (письмо к Боткину от 2—6 декабря 1847 г.) [184]. А Боткин остался недоволен повестью за художественные недостатки, как видно из того же письма Белинского.

Из-за подобных различий возник спор и по поводу «Записок охотника». Смысл полемики заключался в том, что Белинский больше оценил социально-типическую сущность образов, а Боткин — художественность рисунка, тонкую наблюдательность, поэтизацию природы [185].

Пути бывших друзей все более расходились. До разрыва дело еще не дошло. Более того, споры носили пока именно дружеский характер. И Белинский, и Боткин прислушивались к мнениям оппонента и даже повторяли иногда удачное выражение или мысль товарища, если они соответствовали их взглядам. Но в целом их принципы и методы все более и более рознились, и неизвестно, сохранились ли бы в дальнейшем дружеские отношения между ними (смерть Белинского в мае 1848 г. оборвала дискуссии), тем более что европейские революции 1848—1849 гг., вызвавшие в России серию репрессий, еще более оттолкнули Боткина в сторону либерализма.

В таких условиях готовились и печатались боткинские «Письма об Испании». Понять их содержание и изменения суждений их автора можно лишь при учете его сложной эволюции в 1845—1849 гг. Ведь в основу текста были положены, очевидно, реальные испанские письма Боткина 1845 г. В 1846 г. начало цикла с исправлениями и дополнениями было подготовлено автором для альманаха Белинского «Левиафан» [186]. Напечатаны же «Письма об Испании» были в «Современнике» — первые три из них в 1847 г., последние три — уже после февральской (1848) французской революции, в 1848—1849 гг. В 1851 г. появился еще отдельный очерк о Гранаде, продолжающий цикл. Так что в этом произведении как бы отразился весь идеологический путь автора во второй половине 1840-х годов.

«Дореволюционные» три письма в основном посвящены политическому и социальному положению тогдашней Испании, немалое место там занимают также описания испанских женщин, природы, быта (в последних же трех, помимо природы и женщин, будет идти речь лишь об истории Испании) [187]. Обилие серьезных суждений политического и экономического характера в «Письмах об Испании» дало повод П. Б. Струве считать Боткина чуть ли не учеником Маркса и чуть ли не предшественником марксизма в России [188]. Особенно выделял Струве следующую фразу: «Ничто не служит таким верным барометром степени просвещения, на какой находится общество, как его политико-экономическое устройство и его политико-экономические понятия, меры и распоряжения, и самое верное изображение цивилизации какой-либо страны было бы описание ее экономических отношений и учреждений ‹...› Англия доказала высокую степень своей цивилизации особенно тем, что поставила законы политико-экономические в основу своего государственного управления».Народник В. А. Мякотин оказался дальновиднее легального марксиста Струве и верно заметил, что «для Боткина экономические идеи и учреждения являлись не причиной, а признаком известного состояния цивилизации» [189]. Впрочем сам Мякотин привел несколько примеров, из которых видно, что Боткин иногда признавал влияние экономических факторов на политическую жизнь: так, протест каталонцев против закона о рекрутстве он объяснил нуждой промышленной Каталонии в рабочих руках; причину слабой революционной активности народа он усматривает в относительной материальной обеспеченности испанского крестьянина и т. п.