Рифаа Тахтави - Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже

О сочиняющий безграмотные стихи и возлагающий на меня обязанность их совершенствовать,
Если бы все люди стали моими помощниками, я и то не смог бы усовершенствовать твои бредни.

Сказали, ты оставил поэзию, сказал, я был вынужден, врата поводов и побуждений закрылись,
Опустела земля, нет щедрых, на дары которых можно надеяться, нет прекрасных, которых можно любить.

Положение поэзии для вас не тайна, она, увы, не имеет сбыта, спрос на нее прошел.
Молитесь за упокой поэтов, они живыми погибают от нужды.

Слагая стихи, отдавай предпочтение арабскому, это язык владеющих совершенством.
Поэзия персов опьяняет нас, как бокал вина, поэзия турок украшена воображением {286}.

Глаза, обведенные черным, убили меня и не воскресили,
Похитили мое сердце, и я недвижим, а ведь они принадлежат слабейшему из созданий Аллаха.

На войне мы вступаем в поединок с героями и убиваем их, а в мирное время нас убивают взгляды молодых красавиц.
Не боевые стрелы губят наши души, а стрелы, вылетающие из-под бровей“.

Дуновения ветерка ранят его щеки, прикосновение шелка обагряет кровью его пальцы, —

Я прошу у него прощения за мою пролитую им кровь, говорю, вынудил пролить, измучив его“».

Мы считаем юных девушек одной из напастей нашего времени, самая убийственная из напастей — их глаза.
Мы жалуемся им на превратности судьбы, но сильнее превратностей их ожерелья и браслеты {291}.

Соединяй утреннее питье с вечерним и не упускай случая порадоваться ни на рассвете, ни после захода солнца.
Возьми в жены дочь винной лавки {294}, пусть будет калымом мой разум, а свидетелями — все собутыльники.
Ты найдешь в ней девственницу, украшающую свою шею не жемчужными ожерельями, а звездами небес.

Откажись от курительной трубки и пей небольшими глотками под танец ветвей и пение голубей.

Пей из рук виночерпия, чьи темные губы, взор и молодость напоминают золотистое вино.
На щеках его розы, шипы которых оберегают их от царапин взглядов и намеков.

Нет, клянусь тонкой веткой, которая радует взгляд, одевшись новой листвой,
Я не перестал любоваться красавицами, чьи волосы черны как ночь, а щеки подобны вечерней заре.
Их глаза не дают мне уснуть, мне позволены лишь слезы и бессонница.
Покраснело вино оттого, что стыдится слез, опьянивших зрачки.
То, что принимали за пузырьки на стенках бокала, оказалось каплями пота.

Если бы ее волосы, распустившись, не вступились за влюбленного, она перестала бы любить и исчезла бы томность глаз.
Но волосы так заступались за меня, что упали до самых ее ног.

Она извлекла из ножен меч-взгляд, а потом распустила тяжелые длинные волосы.
И если (нежный) стан жалуется на их длину, неудивительно, что изможденный (любовным недугом) жалуется на длинные ночи.

Спросила: эй, ты, когда же в путь? Сказал я: если не завтра, как собирались, то послезавтра.
И она пролила дождь жемчужин из нарциссов, напоив розу, и прикусила (плоды) ююбы градинами.

С чистой душой я взглянул на лицо, от красоты которого меняются местами восток и запад.
Под складками покрывала песчаные холмы, пояс обвивает свежую ветку,
Под шелковой вуалью жаркое дыхание, на длинное платье льются слезы.
Она явилась в кругу сверстниц, проклиная расставание, и среди красавиц не было ей равной.
По гладкой щеке катятся слезы, а слезы из глаз — лекарство для влюбленного.
Она положила руку на сердце, боясь, что сердце вырвется из груди.
А когда они перешли мостик, остановились за ним, как стадо газелей, с которым не сравнится никакое стадо.
Она прикусила жемчужинами зубов серебро запястья, превосходящего блеском золото браслета.
Она бы остановилась, если б не моя настойчивость, луки глаз прикрылись стрелами длинных ресниц.

Мое лицо бледнеет, когда глаза мои видят ее, а ее щека краснеет от смущения,
Словно моя кровь перелилась в нее.

Если ты взглянешь на ее прелести, на что бы ни упал взгляд, все благородно.
Взором глаз своих она ранит тебя так, как не ранит лезвие меча.
Она волнует тебя, как волнует каждого, имеющего глаза и увидевшего красоту ее лица.
А в сердце ее кротость, отдаляющая ее от страстно влюбленного, и взгляд ее невинен.
Лицо ее затмевает собой лунный лик, а глаза ей не нужно сурьмить.

Они упрекают меня в том, что я проливаю слезы, словно не знают о моей любви и страсти.
Я ответил им: воображение обещало мне, что она придет, разве я не должен полить ей дорогу слезами.