Октавий Зырянов - Встречи за порогами. Унья — красавица уральская

Уже возле скалистого гребня начинается березняк, и скоро Вишера, клокоча в каньоне, устремляется в черные глухие леса.

Мартын никак не мог назвать нам куполовидную вершину, от которой берет начало река. Долго мы бились и над правильным произношением мансийского имени Вишеры: «Пасярья» или «Пасирья». «Пасярья» — это Рябиновая река. «Пасирья» — Сжатая река. Имеется в виду — зажатая каменными стенками.

К истоку реки, сжатому каньоном, конечно, подходит название «Пасирья». И вот почему. Многим рекам манси давали названия, вероятно глядя на них с вершин Урала, с горных плато, куда они постоянно приходили пасти оленей, — то есть по характерным признакам верховий реки.

Например, река Манская Волосница, приток Печоры — мансийское ее название Мотьювья, — названа так за то, что с хребта она стекает почти прямолинейно. Манси говорят: «Прямая, как волос». Отсюда и название — Волосница.

А Вишеру оленеводы видели прежде всего со своих высокогорных пастбищ. И первое, что они замечали: среди гигантских россыпей — каньон, в котором клокочет новорожденный поток. Отсюда, по-видимому, и появилось название «Пасирья» — Сжатая река.

Я продолжал приставать к Мартыну:

— Как же все-таки называется вершина, от которой берет начало Вишера? Есть же у Печоры гора Печорья-Толях-Сяхль!

— Так пусть эта будет Пасирья-Толях-Сяхль, — сказал проводник, как бы желая избавиться от моих приставаний.

— Правильно! — крикнул я, поняв несложное мансийское словообразование. — Вот и придумали горе имя!

Мы вернулись к лошадям довольные, что увидели исток Вишеры.

— Теперь почти у себя дома! — весело говорит Евгений Мартыну.

— Можешь прямо в Пермь ехать, — отвечает шуткой проводник.

Евгений строит смехотворную картину: как было бы здорово появиться на конях в родном городе!

Предприимчивый мансиец, найдя обломки от нарт, кипятит чай тут же, на перевале. Чай придает нам бодрость, новые силы. И желтая змейка тропы увлекает нас дальше по хребту.

Переходим еще два перевала и круто спускаемся в низкую, удивительно ровную седловину. Размеры ее таковы, что АН-2 запросто может приземлиться. По обе стороны громадного луга стекают ручьи: на восход — истоки Малой Вишеры, на закат — Уньи. Со стороны печорской реки к перевалу взбираются рощи низкорослых елочек; Вишера шлет сюда своих березовых гонцов. Мартын замечает:

— А здесь до Уньи еще ближе: километра полтора!

Все эти луговины он знает превосходно: они служат оленеводам надежным становищем.

Кстати, нам уже следует подумать о ночлеге: солнышко низко опустилось над горной далью. К основному руслу Вишеры сегодня нам не дойти.

Спускаемся вдоль Малой Вишеры, и под горой Хальсорисяхль среди березняка, разукрашенного осенним золотом, устраиваем привал. Одинокая развесистая ель служит нам надежным шатром. Трава — лошадям по брюхо. Ручей — рядом.

Истинный житель тайги, Мартын, здраво оценивает обстановку:

— В лесу-то всегда лучше, чем в горах!

Свист Мартына разбудил нас утром.

— Чего веселишься? — недовольно крикнул ему Евгений.

— Глухаря хотел посадить.

Мы с Евгением вопросительно посмотрели друг на друга. Оказывается, манси считают, что когда мимо охотника пролетает глухарь, надо свистеть: птица сделает круг и вскоре садится.

— Сие похоже на анекдотик! — смеется мой помощник.

Но Мартын не обратил внимания на смех: он считал нас профанами в делах охотничьих. И правильно: можно ли не доверять человеку, выросшему среди таежной природы!

Без промедления собираемся в путь, чтобы пораньше достичь конечную цель нашего похода — гору Сампалсяхль.

Вершиной березового перевала — Хальсорисяхль — начинается над нами массивный хребет Яны-Емти. Это большая плоская возвышенность, которая занимает громадное междуречное пространство между Малой Вишерой и Лыпьей. Мы без труда взбираемся вверх и видим необъятную равнину, уходящую далеко на юг.

На перешейке, через который с Малой Вишеры на Лыпью перебегает березнячок, замечаем крохотное озерцо: пять на восемь метров.

Мартын грозит нам пальцем:

— Тише! Утки бывают на Мань-Туре!

Мы с Евгением недоверчиво улыбаемся: могут ли в луже водиться утки! Но с озерка взлетает пара чирков и уносится в ту равнинную даль, которую нам предстоит пройти.

Отсюда хорошо виден исток Лыпьи. Он на другой стороне лога, под самым куполом возвышенности. От нее начинается большой горный массив, называемый у русских Лыпьинским камнем, а у манси считается продолжением хребта Яны-Емти. По верховьям Лыпьи проходит граница Пермской области и Коми АССР.

Постепенно горы заволакиваются облаками. Туман настигает нас. Мы перестаем видеть рельеф. Мне невольно вспомнились слова Варсанофьевой:

«Когда идешь в облачный день по такой поверхности и не видишь горных далей, трудно себе представить, что находишься в горной стране. Получается полная иллюзия плоской, равнинной тундры».

Так говорила путешественница именно о Яны-Емти.

Как будто угадав мои мысли, Мартын останавливает коня и обращается ко мне:

— Отец говорил мне, что Вера Александровна видела, как я родился. Родился я там, — показал он в только что скрытую облаками даль, — у самого сердца Яны-Емти. Это камень большой. Вроде столбов Мань-Пупы-Нёра.

Вновь очистилась даль от облаков. Перед нами открылась долина Лыпьи с красивым скалистым бугром над ней.

— Тальхытахтэсчупа, — произносит мансиец, показывая на камень. — Острокаменный бугор значит.

Солнечный луч, пробившись сквозь облака, осветил скалу, потом спустился к Лыпье и заиграл на бурлящем перекате реки — перед нами открылся великолепный пейзаж. Такие картины в природе бывают одно мгновение. Их надо успеть увидеть!

Легкий спуск по широкому лугу с одиноко стоящей стройной елью приводит нас в березняк. Но дорога не спускается к реке: она лишь огибает россыпи, стекающие с вершины слева, и снова взбирается выше леса.

Всюду следы оленеводческих стоянок.

Под конической горкой в виде чума совсем свежая стоянка: печь для хлеба, след от костра, охапка мелко нарубленных дров, навес для просушки одежды.

— Это, наверно, Анямов Андрей Алексеевич или Колька Бо́дагов стоял тут, — размышляет Мартын.

Примятая полозьями нарт трава, свежий олений помет — пастухи были здесь недавно. Они спустились к Вишере. По их следам направляемся и мы.

Крутой спуск по березняку приводит нас в дикий, нетронутый лес. Тайга высокая, дремучая, с преобладанием темнохвойных пород: ели, пихты, кедры. Великаны кедры неимоверно толсты, наполовину высушены. Земля под ними устлана истлевшими колодами от деревьев еще более внушительных размеров. Эта тайга не знает ни пилы, ни топора!