Октавий Зырянов - Встречи за порогами. Унья — красавица уральская

— Мансийских оленеводов снимать вам надо? Во-он чум!

— Где?! — Мы ничего не видим.

Не сразу замечаем крохотный белый треугольник, прилепившийся к склону гребня. Как большой камень, стоит он на поляне у границы тайги.

— Это Дмитрий Самбиндалов с Лепли. Он всегда тут пасет. Зайдем к нему?

Я взглянул на солнце: оно уже вечернее. Пока доберемся до Лозьвы — станет темно.

— К оленеводам пойдем завтра.

— Может, так и лучше, — согласился Мартын.

Переходим еще один перевал, по крутому склону спускаемся к истоку Лозьвы.

Тайга с этого перевала начинается прежде всего лавинами черничника. Ягод тьма: с одного куста — пригоршня. В воздухе держится табачный запах высохшего папоротника. Его кусты ярко-бурыми шапками густо покрывают склон одного из истоков Лозьвы — Саввая.

— Табачком благородным попахивает. Турецким! — говорит Евгений.

На склоне Пумсаюмнёла в уютном молодом кедраче разводим костер. Палатку не ставим: спать будем под открытым небом.

Ночью облака опустились на горы и с них сползли в долины рек. Открылись прозрачные лунные дали. Утро наступило тихое, безоблачное, солнечное, теплое.

Только вчера бушевал ветер, весь Урал был укутан зловеще черными тучами, а сегодня — какая благодать!

Мартын предлагает нам такой план:

— Вы идите смотреть озеро, а я сбегаю к чуму, узнаю, много ли оленей, можно ли снимать.

— Мяса возьми у своих. Нам на дорогу, — советует Евгений.

— Будет сделано, товарищ начальник! — смеется проводник.

Мартын ушел. Мы с Евгением полезли по каменным россыпям вверх.

Нам хорошо виден цирк, образованный с одной стороны куполом Отортэна, а с другой — отвесным скалистым обрывом гребня Хальнёла, отходящего от «царя гор» на восток. Озеро — исток Лозьвы — находится в этом цирке, в глубокой чаше, под самой головой горного великана: от высокого водоема не так уж далеко до останцов, украшающих лысину каменного старика.

Кажется, до озера близко. Но прыгать с плиты на плиту, преодолевать серый монотонный хаос нелегко.

Вот и озеро. Тихое, прозрачное… Его окружает зеленый травяной ковер берегов. Длинным прямоугольником протянулось оно от моренного барьера до скальной стенки, в расщелинах которой белеет снег.

Стока воды из озера не видно. Но достаточно пройти по моренному барьеру и заглянуть вниз — увидишь клокочущие ручьи, бьющие из-под земли. А еще дальше к лесу пенится широкий шумливый поток. Так начинается известная река ивдельского Зауралья — Лозьва.

Лунтхусапсяхль — Гусиная коробка — названа, очевидно, по углублению, в котором находится озеро. Пролетные гуси, наверное, часто садятся на него. (Лунт — гусь, хусап — коробка, сяхль — вершина). В то же время некоторые мансийцы объясняют происхождение названия по-другому. Они находят, что сама вершина горы похожа на гусиное гнездо.

В солнечный день у озера не передать, как хорошо. Какой-то сказочный мир тишины затерялся в горах.

Засняв водоем, мы спустились к лагерю. Со стороны гребня Пумсаюмнёла до нас долетела веселая песня. Евгений смеется:

— Наш мансийский князь навеселе возвращается!

— С мясом едет!..

На высоком берегу речки Саввая показалась упряжка из пяти белых, как лебеди, оленей. За собой они тянули по траве нарты с двумя седоками. Первое впечатление было действительно таким: не княжеский ли это выезд на парадных оленях?

Белоснежные животные быстро затащили нарты к нашему лагерю. Тяжело дыша, остановились. Это были редкостные олени-альбиносы с большими кустами ветвистых рогов, крупные, по-настоящему царственные быки.

На нартах сидел застенчивый мансийский мальчик лет семи, одетый во все национальное, как заправский мужчина: маленькая малица поверх цветастой рубашонки, на нотах чулки уанчвай с нярками из оленьих камасов, на поясе охотничий нож со всевозможными подвесками, среди которых выделяется медвежий клык. Наверное, у отца занял пояс.

— Знакомьтесь, это Савва, — отрекомендовал Мартын. — Его отец приглашает вас в чум, оленей послал за вами.

Мы не ожидали подобного гостеприимства. На радостях предложили чаю гостям. Савва получил, конечно, солидную порцию сахара.

— Это его, — кивает Мартын на мальчика, — прадедушка жил тут, на этой речке, Саввае. В честь старика и назвали парня.

Савва по-русски не понимал. Поглядывал на нас, с аппетитом отхлебывал из кружки чай.

Мы охотно направились к чуму мансийских оленеводов с киноаппаратурой. Дорогой я не переставал восхищаться оленями. Нас удивляла необычайность зрелища: зимние нарты — и вдруг скользят они по траве, по камням!...

Эта упряжка определенно из легенды! Сказочные мансийские богатыри и царевны непременно ездили на таких белоснежных красавцах-рогачах! Не на такой ли очаровательной пятерке съехала легендарная мансийская дева со скал Камня Писаного на Вишере?...

Вскоре были на перевале, откуда далеко виден светлый конус чума. Рядом с ним — стадо оленей. А вдали горизонт застилают горы, среди которых приметна вершина со столбом Хумвойбиахтес. Слева — характерная гора Воттаратансяхль, сзади — гигантская лысина Лунтхусапсяхля.

У Мартына настроение приподнятое. Ему нравится, что иногда стрекочет наш киноаппарат, и он лихо проносится перед объективом на царственной упряжке. При этом задорно, с визгом покрикивает на животных:

— И-и-и-иэх!

Под гору понеслись пулей. Промелькнули два километра, и мы подъезжаем к чуму. Обитатели его встречают нас в полном составе: трое мужчин и одна женщина. Свора собак носится вокруг нарт.

Оказывается, о нас знают уже все, и даже имена наши известны; об этом Мартын позаботился. Нам оставалось только поздороваться и услышать имя каждого жителя чума.

Один из мужчин с длинными курчавыми волосами, похожий на цыгана, на отличном русском языке обращается к нам:

— Хорошо, мужики, сделали, что заехали: нам без людей-то ведь шибко скучно!

Это Дмитрий Самбиндалов, главный оленевод. Савва его сын. Алексей и Тимофей — братья.

Без лишних церемоний Дмитрий предлагает:

— Ну, мужики, пойдемте чай пить.

Ведет нас в чум, где его жена Дуся давно уже хлопотала с угощением. Открылась берестяная, прошитая сухожилиями дверь — и мы оказались в древнейшем жилье северных кочевников. Только вместо костра посредине стояла железная печка. На ней пыхтел массивный чайник, рядом парил котел с мясом. На низком деревянном столике с коротенькими ножками были расставлены кружки с блюдцами, сахарница, фарфоровый чайник с заваркой.

Я обвел взглядом стены — они сшиты из длинных полос бересты, вероятно, в два слоя: ни ветер не продует, ни дождь не промочит, ни мороз не проберет. По кругу у стен были разостланы шкуры, на которых нас и попросили устроиться.