Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

У мыса Шайтанского «Кашира» замедлила ход, а потом и вовсе застопорила машины. К нам подошла лоцманское судно «Меридиан», поджидавшее лесовоз… Хотя Енисей широк и полноводен, он изобилует мелями и перекатами. Поэтому все корабли, даже оснащенные новейшей техникой (радиолокаторными установками и эхолотами), непременно берут на борт лоцмана. Только он в совершенстве знает профиль реки и может уверенно провести судно до места.

На борт поднялись двое в темно-синих форменных кителях с золотыми шевронами на рукаве. Одному на вид за пятьдесят, другой вдвое моложе. Первый в общем-то отвечал моему представлению о лоцманах. Правда, у него не было седой бороды и неизменной короткой трубки-носогрейки в зубах. Он был гладко выбрит и курил папиросы. Но во всей его повадке, в том, как он поднялся на мостик, что-то отрывисто и властно сказал рулевому, — во всем этом явственно ощущался хозяин реки, выросший на ее берегах и с малолетства знакомый со всеми капризами и причудами Енисея.

У молодого на рукаве был такой же самый шеврон, что и у старого. Следовательно, они были равны и по должности. И все же он почему-то не внушал такого доверия к себе, как его товарищ. Может быть, виной этому было его слишком свежее, розовощекое лицо, гладкое, лишенное морщин. Парень чувствовал, что капитан и команда взирают на него с некоторым сомнением, поэтому хмурился, пытаясь выглядеть старше.

Он не был коренным енисейцем, как я потом узнал из его рассказа. Эту реку впервые увидел четыре года назад, после окончания речного техникума. А сам родом из Заволжских степей, где не часто и маленькую речонку встретишь. И вот попал по распределению сюда. По специальности — штурман. Но ему, как и еще нескольким молодым ребятам, сказали: старых лоцманов становится все меньше — умирают ветераны, на пенсию выходят. Кто же их заменит, если не вы? С современной техникой знакомы, грамотные, развитые, а опыт — дело наживное. Для начала прикрепим вас стажерами к старикам, постигайте их науку. А потом и сами за дело возьметесь.

Так и стал Леонид сперва стажером, затем полноправным лоцманом. Всерьез взялся за изучение английского языка, сейчас уже свободно говорит на нем. Без этого нельзя: в Игарку идет много иностранных судов. Их капитаны, как и наши, еще не привыкли к молодым лоцманам, смотрят на них с опаской, предпочитают стариков. Обидно, конечно, но ничего, потерпим, пока не привыкнут…

Отстояв положенное ему время на мостике, старый лоцман (кстати, учитель Леонида) передал вахту своему молодому напарнику и тотчас же ушел в отведенную ему каюту. Не потому, что устал. Просто хотел показать команде, что он всецело доверяет Леониду.

Поднявшись на мостик, Леня будто бы преобразился, у него появилось что-то, роднящее его со старым лоцманом. Эта перемена чувствовалась не только в четкости команд рулевому, не только во властности голоса, спокойной уверенности в себе. Нет, он даже, по-моему, чуточку ссутулился, как его учитель, точно на его плечи сразу легла большая тяжесть. Не думаю, чтобы Леонид сознательно подражал старику. Вероятно, чувство ответственности внешне порой проявляется и вот таким наглядным образом. А ответственность немалая: с той минуты, как лоцман подал первую свою команду, он лично отвечает за безаварийный приход судна в порт назначения. Он хозяин на мостике…

На следующий день после полудня на высоком, правом берегу Енисея показалась Дудинка — крупный порт и административный центр Таймырского национального округа. Города не было видно за густым лесом корабельных мачт и портальных кранов. Некоторые суда разгружались; длинношеие краны неторопливо выклевывали из их трюмов мешки с зерном, контейнеры с различными товарами. Близилась зима, означавшая конец навигации. Девять, а то и все десять месяцев Дудинка будет связана с остальным миром только воздушным сообщением; на самолетах же не завезешь все необходимое, чтобы обуть, одеть и прокормить многие тысячи людей.

Да, эти края недешево обходятся государству, потому что живут здесь почти на всем привозном. Но дают они нашей стране немало. Об этом можно было судить, глядя на суда, стоявшие под погрузкой. Никель, медь, другие ценные металлы отправлялись в трюмах судов по разным адресам. Десятки пароходов, наших и иностранных, стояли у угольного причала, пополняя свои запасы топлива норильским углем.

Дудинку обычно называют «воротами Норильска». Времени у меня мало, поэтому, не задерживаясь в «воротах», я на следующий же день выехал в Норильск.

О Норильске можно рассказывать много: этот город поражает самое живое воображение. Мне не раз доводилось бывать в нем, жить неделями и даже месяцами, видеть его при свете незакатного летнего солнца и слушать на его улицах зловещий рев пурги. Я очень люблю Норильск, считаю его одним из лучших городов в нашей стране, поэтому мне трудно выбрать из множества впечатлений самые глубокие и интересные, из сотен встреченных там людей, с которыми подружился, двух-трех человек.

Впервые я попал сюда весной 1958 года. Редакция молодежного журнала, где я тогда работал, поручила мне написать очерк о комсомольцах, которых мы провожали два года назад в Норильск.

Первое впечатление всегда самое сильное. Я до сих пор помню занесенный снегом по окна второго этажа дом, дребезжащие автобусы с фанерными щитами вместо стекол, тусклые фонари, которые не гасли ни на минуту уже несколько месяцев. Был комбинат, были шахты и рудники, был и город — двух-, трехэтажный, сгрудившийся вокруг предприятий, хаотичный и невзрачный. А в полутора километрах от комбината, посреди тундры, высилось несколько красивых пятиэтажных кирпичных зданий. Рокотали экскаваторы, вгрызаясь в окаменевшую тундру, рычали бульдозеры, раскачивались под порывами ветра стрелы башенных кранов. Работы велись круглосуточно, в три смены.

С тех пор мне еще приходилось бывать в Норильске, с перерывами в год или два. Город наступал на тундру, все дальше тянулись его широкие асфальтированные улицы. Вонзилась в небо мачта телецентра, появились сотни новых домов, стадион, плавательный бассейн. Все больше становилось на улицах детворы.

Норильск — город молодой и молодежный. На Нолевом пикете — так именуется старейший район — стоит невзрачная деревянная избушка с мемориальной доской на стене. Надпись на доске гласит: «Первый дом Норильска, построенный геологоразведочной экспедицией Н. Н. Урванцева летом 1921 года. У этого дома зимовщики в 1922 году провели первую в Норильске первомайскую демонстрацию».

Здесь мало стариков, немного и пожилых людей. Большинство дедушек и бабушек у норильских детей живет «на материке», за тысячи километров отсюда. Да, на материке, как все выражаются в этом городе, хотя он находится не на острове: ведь девять месяцев в году Норильск связывают с остальной страной лишь радио и авиация.