Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

С 1931 года Демин связал свою жизнь с Арктикой. Плавал на «Седове», «Ермаке», «Литке», «Красине». Юнга стал штурманом, затем и капитаном. На груди Демина два ромбика: он окончил академию морского флота и институт инженеров водного транспорта. Человек он умный, интересный, знающий, слушать его можно часами.

По поводу дневного происшествия с медведем за ужином в кают-компании завязался вежливый спор: правилен ли запрет охоты на белого медведя или надуман. Как всегда в таких случаях, спорящие разделились на две группы: рационалистов и романтиков. Первые утверждали, что от белого медведя нет никакой пользы: оленей задирает, нерпу жрет почем зря, рыбу, на человека иногда нападает. Почему же его не стрелять? Оставить какое-то количество для зоопарков, остальных — под корень. Вот на лосей тоже запрет существует, а сколько они леса губят!

Романтики возражали. Они доказывали, что в мире все взаимозависимо. Вот китайцы искоренили воробьев, крестовый поход против них объявили. А что получилось? Всякие червячки-гусеницы почувствовали себя вольготно: пропал урожай. И у нас есть проекты, как избавить тундру от гнуса. Сплошная химообработка пастбищ и так далее. А ведь это может выйти боком: миллионы перелетных птиц лишатся пищи. Так и белые медведи. Они, по сути дела, играют роль санитарной инспекции: здоровую нерпу или оленя труднее поймать, чем слабую, больную. Нет, в естественный отбор вмешиваться нельзя, и запрет охотиться на медведя правильный…

После пребывания на полярной станции я чувствовал себя в кают-компании не в своей тарелке. Привык к простоте, непритязательности зимовщиков. Здесь же все было очень чинно, я бы даже сказал, аристократично. Крахмальные скатерти, сверкающий никель приборов, фарфор. Молчаливые и точные официантки в белых наколках и передниках. Сидящие за столом моряки отличаются безукоризненными манерами. Прежде чем сесть за стол или встать из-за него, каждый спрашивает разрешения у капитана. Никто не разваливается в кресле, не курит за столом. Разговоры ведутся негромко, вполголоса. Все в отлично отглаженных форменных костюмах, в сорочках с черными галстуками.

Посмотришь на них — и не верится, что люди уже несколько месяцев не видели берега, не бывали на Большой земле. Потом я понял, чем вызвана эта почти английская сдержанность, подчеркнутая дисциплинированность, некий аристократизм. Кое-что идет от традиций, повелевающих уважать свой корабль и вести себя, какое бы ни было у тебя настроение, по-джентльменски. Тем более, если ты занимаешь командирскую должность и служишь примером для подчиненных. Но в основном все-таки эта подтянутость моряков вызвана сегодняшним днем, требованиями жизни. В многомесячном плавании вдали от берегов очень просто махнуть рукой на манеры и внешний вид: все равно, мол, красоваться-то не перед кем. А тут уже остается один шаг до тех срывов, которые потом лихорадят коллектив.

…Утром следующего дня ледокол поднял якорь и вышел в море.

Мне трудно подобрать слова, чтобы передать эту необычную, суровую, скорее даже угрюмую красоту, запечатленную на полотнах Рокуэлла Кента, на полотнах и гравюрах Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко. И все же надо увидеть самому, чтобы оценить мастерство природы, которая всего несколькими скупыми красками написала потрясающую картину.

Весь секрет, по-моему, в необычно смелом сочетании этих, красок. Темная, маслянисто отсвечивающая вода, на ней покачиваются голубоватые, причудливых форм айсберги; за ними — черные скалы, чуть-чуть припорошенные снегом, обрывающиеся круто к морю; выше — белые купола ледников, над которыми нависает перламутровое, а ближе к зениту темно-серое небо.

Ни одной яркой, бросающейся в глаза краски, ни одной тщательно и подробно выписанной детали, а стоишь, смотришь часами — и не можешь глаз отвести. Пейзаж нерадостный, лишенный солнца, а покоряет, завораживает, доставляет глубокое наслаждение…

Выйдя из-под защиты островов, ледокол сразу же попал в объятие разыгравшейся стихии. Мне довелось испытать шторм на разных судах, от торпедного катера до океанского лайнера, но такого я еще не видывал. Ледокол валяло с борта на борт, с носа на корму. Нечто похожее можно пережить, если соединить в один аттракцион качели, карусель и «бочку-иммельман». Потом мне объяснили, в чем дело. Конструкция ледоколов такова, что им не страшны сжатия, их выдавливает вверх при напоре ледяных полей. Зато на чистой воде, даже на небольшой волне, их качает, как бочку.

Спустившись в каюту, я застал там в самом разгаре бунт вещей. Графин выпрыгнул из предназначенного ему гнезда и разбился вдребезги; кресло ездило от двери к иллюминатору и обратно; все мелкие предметы, оставленные мною на столике, очутились на полу. Но безобразнее всех вел себя мой чемодан: он носился по каюте, как одержимый, бился о стены и дверь, будто норовил выскочить наружу. Чемодан был заперт в стенной шкаф и придавлен сверху пробковыми поясами. Правда, он не желал смириться и всю ночь не давал мне спать: стучал в дверцу шкафа, требуя свободы. С остальными вещами справиться было легче.

Ко всему привыкает человек. Захватывающее ощущение новизны от этой качки к полуночи притупилось. Улегшись на кровать, которая меня столько раз уже сбрасывала на пол, я пристегнулся широким ремнем к стене и заснул, как в люльке, раскачиваемой не в меру усердной нянькой.

Качка продолжалась и утром. Самое трудное было дойти до кают-компании позавтракать. Впрочем, слово «дойти» звучит в данном случае слишком оптимистически. Вернее было бы употребить здесь глагол «добраться». Сложность заключалась не в том, чтобы двигаться, а в том, чтобы двигаться в нужном направлении, сохранять равновесие и не допускать, чтобы тебя швыряло в противоположную сторону или вбок. Это было движение по принципу: шаг вперед, два шага назад.

Забегая вперед, скажу, что мы давно уже миновали Баренцево море, вошли в Карское, спокойное и тихое, а ледокол все еще продолжал раскачиваться с боку на бок по-утиному, словно его валяло на волнах. Со стороны, наверное, странно было смотреть, как он качается на ровной воде. Это он делал по инерции и никак не мог перестать качаться. Все-таки водоизмещение у него порядочное, поэтому, выведенный из равновесия могучей рукой шторма, ледокол и на третьи сутки кренился то на один борт, то на другой.

Несмотря на свирепую качку, жизнь на ледоколе шла своим чередом. Экипаж был невелик. Этот дизель-электрический ледокол оснащен по последнему слову кораблестроительной техники. Ту работу, которую на других кораблях выполняют трое-четверо матросов, здесь делает один.

Новая техника, сложные механизмы требуют от команды ледокола более высокого общего развития и специальных знаний. Поэтому все здесь учатся. Кто в средней школе, кто в техникуме, кто в институте, не говоря уже о всяких курсах.