Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

— Как он думать может? — возразил я. — Большой олень и то глупый, а тут совсем маленький теленок.

— Однако думает, — после небольшой заминки сказал Беналю. — Ребенок тоже маленько думает. Ему много думать не надо. Знает, что отец и мать его берегут, вот и не думает много, а только так, маленько. Увидит что-нибудь и думает: чего такое? Зачем это? Только-то. А теленка кто беречь будет? Важенка его не сбережет. Вот он сам и думает.

Я не хотел спорить со стариком.

Так мы и кружились целый день по стаду. Обкладывали флажками место, где ложилась стельная важенка, чтобы отпугивать хищников, пригоняли разбредающихся оленей. К вечеру нас сменил другой пастух. Мы тихонько поехали к чумам. Солнце чуть опустилось, и на снежные заструги легли сиреневые тени. Вокруг раздавалось всхрапывание встревоженных важенок и лающие крики телят: «авк, авк, авк!» Нганасаны говорят, что так теленок зовет свою родительницу. Нганасанские дети называют своих матерей «ава», как телята.

Усталость ощутилась после того, как мы распустили оленей из своей упряжки. Захотелось прилечь прямо на нарты и уснуть. Беналю, по-видимому, устал больше меня. Он еле-еле двигался, и я помог ему распрячь оленей.

— Совсем кости тяжелые стали, — пожаловался старик. — Беда как устал.

Вошли в чум, уселись на мягких шкурах, выпили чайку, поели свежей оленины и стали располагаться на ночлег. Я решил устроить свое место несколько иначе, чтобы для Хеури оставался проход. Беналю следил за моими приготовлениями с явным удовольствием. В его глазах сквозила откровенная надежда. Я тоже рассчитывал, что сегодня уж мы выспимся. С час ушло на заполнение полевого дневника. Беналю покуривал, забравшись в свой мешок, и поплевывал, не меняя позы, и всякий раз попадал точно в костер. Потом я убрал свои записи. Старик выбил трубку, уткнулся носом в плечо своей хозяйки, и все уснули…

Мне снилось, что я торчу под проливным дождем. Гремел гром, и вода хлестала мне прямо за пазуху. Потом на меня наехал автобус, и я проснулся. Все стало на свое место. Около моей головы поверженный котел еще выплескивал, раскачиваясь, воду, а рядом на корточках сидел испуганный Хеури. Парень, видимо, решил изменить маршрут, не предвидя, что я расчищу ему прежнюю дорогу. Старики не шевелились. Только по дыханию можно было определить, что они проснулись. Да и как после такого грохота не проснуться людям, привыкшим и во сне отмечать каждый шорох в тундре. Но никаких знаков о том, что они бодрствуют, с их стороны не следовало. Отметив это про себя, я тоже закрыл глаза и притворился спящим. Парень отодвинул котел от моей головы и шмыгнул к месту Лали. Уснуть было невозможно, так как под головой у меня была замерзающая лужа. Старикам тоже было не сладко: к их спальному мешку тянулся широкий ручей, исчезавший под изголовьем Беналю.

Беседа влюбленных тянулась невероятно долго. Когда Херу нырнул под нюк и скрип снега под его ногами достаточно отдалился, мы со стариком одновременно встали. Не глядя один на другого, мы обкололи ножами лед там, где вода успела замерзнуть, я стянул с себя мокрый свитер, и мы снова улеглись. Сон был все равно нарушен…

День прошел, как в тумане. И я, и Беналю дремали на своих нартах. Но отдохнуть, хоть немного, не удавалось. Мрачное настроение усиливалось и тем, что три теленка родились мертвыми. Беналю вез их шкурки. У меня на нарте ехал маленький беспризорник. Непонятно, как он оказался без матери. Может быть, оленуха, родившая его, была очень молода и не хотела обременять себя отпрыском, а может быть, он потерся около чужих оленей и стал иначе пахнуть, так что мать не могла его найти. Нам показал его ночной пастух. Целый день я следил за маленьким, но никто из важенок не признал и не покормил его.

Мы поймали одну оленуху, у которой погиб теленок, и повели за своими упряжками, чтобы накормить ее молоком беднягу. Я так устал, что чуть было дважды не выпустил его, а у Беналю по дороге выпал из рук хорей.

Около чума жена Беналю привязала за все ноги важенку к нартам и подпустила к ней теленка. Важенка сердито огрызалась на него. Оленуха очень редко подпускает к себе чужих телят. Малыш, дрожа от жадности, мигом опорожнил ей вымя и несколько успокоился. Я унес его в чум и привязал к месту около себя, чтобы он не убежал и его не обидели собаки.

Ночные бдения довели нас с Беналю до какого-то неестественного состояния.

Машинально жевали мясо, пили чай, курили. Только мы понимали друг друга. Остальные ведь высыпались. А как может понять выспавшийся человек того, кто мечтает только о сне?

Наконец все улеглись. Я опять перетащил спальный мешок на старое место, чтобы не мешаться у Хеури под ногами, и уложил рядом теленка. Мы с Беналю намеренно оттягивали удовольствие, не спеша закурив перед сном и поддерживая спотыкающуюся беседу на разные этнографические темы. Когда накурились, то устроились поудобнее каждый на своем ложе и мгновенно уснули.

Не знаю как у Беналю, но у меня, видимо, выработался рефлекс на приближение суженого Лали. Во всяком случае я проснулся в то время, как он подлез под нюк и шарил в темноте руками, чтобы обнаружить препятствия.

Я лежал и молчал, свято соблюдая нганасанскую этику. Я не мог ему помочь. Он благополучно обошел стол, посуду и свалился на меня с теленком. Испуганный малыш закричал свою «авк, авк, авк!». Тут мои нервы не выдержали. Старик не мог нарушить обычай и вмешаться. Оставалось сделать это мне. Я вылез из своего мешка и сказал:

— Слушай, Хеури, тебе нужно ходить через вход. Входи, как все люди. Ладно?

— Ладно, — ответил до крайности смущенный парень, — буду ходить через вход…

— Нет! — раздался внезапно голос старика Беналю. — Нельзя старый закон ломать. Пускай парень под нюк ходит. Пускай, как старики велят, ходит.

Я и Хеури прикусили языки.

«Удивительная сила традиции», — подумал я и потащил свой спальный мешок из чума, чтобы отоспаться на нарте.

Старику Сеймэ из рода Линанчара сто пять лет, а старику Июле из того же рода восемьдесят лет. Моложе всех старик Арки из рода Нгамтусо. Ему едва перевалило за семьдесят. Поэтому он безропотно выслушивает назидания Сеймэ и Июли, а им есть что сказать Арки. На фактории случилась большая беда. У старика Арки кто-то сломал ветку. Веткой население Таймырского Севера называет маленькую лодочку на одного человека. Каждый борт ветки сделан обычно из двух досок шириной в две ладони. Эта лодочка достигает двух с половиной метров длины и полуметра в самой широкой части. Местная корявая древесина не годится для ее изготовления. Доски для веток завозятся издалека. В настоящее время, конечно, получить их для лодки не так сложно. Личная ветка охотника и рыбака — такая же ценность, как любимый передовой олень и верное ружье: Арки очень ценил свою ветку. Он лет двадцать назад построил это суденышко. Не одна сотня километров была пройдена на этой веточке в погоне за диким оленем, в поисках чиров, нельмы, муксуна и хариуса. И нужно же было случиться, что в самую горячую пору лова ветка была сломана. Арки не на шутку расстроился. Такое здесь случилось впервые. Расстроены были и остальные старики, особенно отцы стойбища Сеймэ и Ыюля.